Кевин Лик – гражданин России и Германии. Он переехал с мамой в Майкоп в 2017 году, а полтора года назад оказался в СИЗО по делу о госизмене. Тогда Кевину Лику было 17 лет, и он стал самым юным в России обвиняемым по этой тяжкой статье. Школьнику вменили в вину то, что он фотографировал из окна своего дома военную часть, и приговорили к четырем годам лишения свободы. Из Краснодара Лика отправили в колонию под Архангельском, в конце июля неожиданно увезли оттуда в Москву, а потом обменяли – юноша стал одним из шестнадцати иностранных граждан и политзаключенных, которых Россия выдала в обмен на осужденных за границей шпионов и агентов. Кевин Лик встретился в Германии с мамой и уже пытается записаться в школу, чтобы не терять времени и успеть вернуться за парту к сентябрю – учеба для него очень важна.

В интервью Настоящему Времени он рассказал, как биология и химия спасали его в СИЗО и колонии, почему сотрудники ФСИН отобрали у него калькулятор и Библию и что происходило с письмами, которые Кевин отправлял из-за решетки. А также о том, как после освобождения хочется сладкого и как трудно выбрать между медициной и лингвистикой.

— Как ты себя сейчас чувствуешь? Были ли какие-то вещи, которые тебе принесли радость сразу после освобождения?

— Ровно две недели назад нас спасли, и я думаю у всех, не только у меня присутствует ощущение дереализации. Я сейчас стараюсь записать все воспоминания. Я вел дневник в колонии, мне не дали его забрать, и я пытаюсь немного восстановить его по памяти. Я сам по себе чувствую, что у меня немного нарушение памяти. Думаю, что я не единственный человек, которого обменяли и у которого такое присутствует. Я очень рад был с мамой встретиться, это первый раз, когда я ее обнял не через решетку за последние полтора года. Я очень был рад ее видеть. Ощущение такое, как будто до сих пор нахожусь в фильме. Просто дереализация происходит.

Единственное, что я заметил, когда мы летели уже в самолете Анкара – Бонн: у всех была какая-то тяга к кока-коле и к сладкому. Сейчас выбор большой в еде, и я даже не знаю, что выбрать.

"С портретом пошел против культа личности". Школа и арест

Кевина Лика судили по статье 275 УК РФ и приговорили в декабре 2023 года. Уже после освобождения он рассказал, что еще в 2019-м или в 2020 году у него случился конфликт с руководством школы: Кевин повесил портрет Алексея Навального вместо портрета Владимира Путина. "Одна учительница сказала: в сталинские времена тебя бы расстреляли", – цитировал Лик. Он думал, что вызов мамы в школу – предел свалившихся на него последствий этого политического высказывания. Но потом, уже после ареста, из материалов дела узнал, что с 2021 года за ним следила ФСБ: телефон школьника прослушивали, его переписку читали. В сентябре 2022 года Кевин с матерью решили вернуться из России в Германию, мама пошла в военкомат снимать сына с учета, и ее арестовали на 10 суток – якобы за нецензурную брань. Десятиклассник остался один. Но потом маму выпустили, и семья решила, что неприятности позади, можно уезжать в Германию. В феврале 2023 года они ехали в Адлер, чтобы оттуда вылететь за границу, но Кевина задержали и отвезли обратно в Майкоп. Он никогда не отрицал, что сделал фотографии из окна своего дома: антивоенно настроенного подростка волновало скопление техники и подготовка к вторжению. "Но у меня не было цели их потом передать. Я для себя делал снимки, чтобы оставить для истории, может быть, когда-нибудь они бы пригодились". За фото, которые он не скрывал и показывал в школе, Лику дали четыре года колонии.

— Ты говорил в других интервью, что когда тебя арестовали, у тебя не было связи с одноклассниками и тебе кроме мамы до какого-то момента никто не писал.

— Меня арестовали 22 февраля 2023 года. О моем деле до приговора вообще никто не знал из общественности. Только после приговора мне начали писать письма – со всей России и из-за границы. Несмотря на то что одноклассники знали, что меня задержали и что я находился в следственном изоляторе, мне ни разу никто не написал из них, ни одного письма в поддержку. Потом вытекла информация из суда в министерство образования, а туда уже в школу ушло, что я под стражей. После этого провели родительское собрание, естественно, моей мамы там не было. Мне потом сказали, что там предупредили всех, чтобы никто со мной не общался и чтобы мне никто не писал.

— Если бы ты сейчас мог обратиться к своим одноклассникам, бывшим учителям, друзьям, что бы ты им сказал?

— Я, конечно, понимаю, что они не все за эту власть, за власть Путина, и понимают, что происходит. Но большинство боится что-то говорить. Я обиду не держу, я понимал, что это могло быть угрозой для некоторых людей. Я обращаться не хочу к этим людям, только хочу сказать, что бояться не стоит.

— До своего ареста ты заменил в школе портрет Путина на портрет Навального. То есть ты интересовался политикой?

— Я интересовался политикой, потому что я для себя считал: важно, когда ты живешь в стране, знать и историю этой страны, и политическую повестку. В митингах участвовать не получалось, потому что в Майкопе человек десять соберутся, их в автозак заберут – так что смысла не имело. С портретом пошел против культа личности, который нам навязывали.

— У вас в школе были "Уроки о важном"?

— Да. После начала "СВО" проводились презентации, в которых говорилось, что русские и украинцы – это один народ, а Украина – это выдумка Ленина.

— А у тебя была возможность тогда с кем-то обсудить свою позицию или никто не разделял это?

— Находились люди, с которыми можно было это обсуждать, которые были тоже против. Но они не хотели лезть в это, боялись и переживали за себя.

"Руки связывали, били". Тюрьма

— А в тюрьме у тебя были какие-то разговоры с другими заключенными про политику?

— Больше [выступают] за действующую власть, там отсутствует критическое мышление. Но были, конечно, люди против Путина, против власти, против войны.

— Я знаю, что на тебя нападали твои сокамерники.

— Был там человек, у которого был тот же адвокат по назначению, что и у меня. Он приехал с этапа, говорит, что все знают про мое уголовное дело, и начал у меня выпытывать ответы. У него не получилось, но почему-то интересовался: кто знал, что я делал эти фотографии? "Может быть, он по заказу это сделал". Начал сокамерников против меня настраивать.

Руки связывали, били. Это противоречило внутренним законам тюрьмы, и их за это наказали.

— Как ты думаешь, этот человек был как-то связан с ФСБ или администрацией?

— Я не могу утверждать то, чего я не знаю, только могу предполагать. Я только факты говорю – что он приехал с этапа и начал интересоваться.

— Мне очень жаль, что такое с тобой произошло. Расскажи, пожалуйста, как это прекратилось?

— Я уехал на этап, потом приехал обратно, с людьми поговорил, и меня уже в другую камеру перевели.

— Ты же, получается, был одним из самых младших в СИЗО и в колонии?

— В колонии уже нет, многие были младше меня, потому что приехали из детских воспитательных колоний. А в СИЗО да, я один из самых младших был.

— Как-то это сказывалось? Может быть, кто-то к тебе более заботливо относился? Может, кто-то из сотрудников тоже понимал, что ты еще подросток?

— Я некоторое время находился в одной камере с одним политзаключенным, он сам свидетель Иеговы. Он очень хорошо ко мне относился, и у нас общение было очень хорошее.

"Я очень люблю решать задачи!" – "А если бы ты любил героин?" Конфискация учебников и калькулятора

— Сотрудники ФСИН не давили на тебя? Не оскорбляли?

— Понятно было, что сотрудники ФСИН физическое насилие в отношении меня применять не будут. Единственное что – какие-то провокационные вопросы задавали: "Кому ты там изменил?", "Как ты Россию продал?" Были люди, которые были раньше в ЧВК "Вагнер", такие же провокационные вопросы задавали.

— Расскажи про то, как тебе удавалось учиться.

— Я старался отвлекать себя от происходящего вокруг меня и постоянно что-то читал и что-то изучал. Делал даже конспекты и решал задачи, постепенно-постепенно через передачки получал учебники от мамы, которые у меня дома лежали. И даже однажды умудрился получить калькулятор через передачи. Несмотря на то что он запрещен.

Первый раз у меня его просто забрали. А во второй раз он у меня был несколько месяцев, с помощью него я решал задачи по химии. В начале мая проводился обыск, и там был спецназ ФСИНа. И замначальник УФСИН по Республике Адыгея у меня калькулятор нашёл. Меня спрашивают: "Ты же понимаешь, что он запрещен по правилам внутреннего распорядка?" Я понимаю все прекрасно, но вы меня тоже поймите. Самый обычный калькулятор, который используется на едином государственном экзамене. И у меня большая тяга к знаниям, и я очень люблю решать задачи. На что он ответил: "А если бы ты любил героин?" Я не знаю, каким образом он сравнил калькулятор с героином. Просто его забрал и все.

У меня был целый рюкзак с учебниками. Набит полностью, еле-еле закрывался, где-то 10 килограммов, 23 с лишним учебника. Я целый месяц его таскал по разным учреждениям, пока добирался до колонии. Когда я туда приехал, у меня его просто забрали, забрали все учебники, даже Библию на русском забрали. И письма. Очень жаль, потому что мне писали люди письма в СИЗО. Сами ответы я не мог высылать из учреждения, так как меня предупредили, что они не уйдут из учреждения. Я ответы писал, ездил с этими ответами на этап и там их передавал. Не все получили ответы, как потом выяснилось. Я поехал в колонию с большой стопкой писем. И там у меня их тоже забрали без объяснения.

— Как же ты обходился, когда у тебя отобрали все твои учебники?

— Я получал письма, писал ответы, на отряде я нашел некоторые книги. Распорядок дня – все расписано, особо там личного времени нет.

— Тебе надо было ходить на работу в колонии?

— У нас такая колония была, что всех заставляли ходить на работу. Мне повезло, я один раз вышел в швейный цех, и после этого весь материал закончился. Я находился на отряде без работы, на отпуске.

— Как ты сам занимался?

— Особое внимание на повторение делал. Например, в биологии это так, что информацию из одного источника надо проверять с помощью другого источника и делать собственную картинку. У меня такой возможности не было. Но были тестовые варианты ЕГЭ по биологии, решал задачи по генетике, геометрии, алгебре. В следственном изоляторе намного больше времени, чем в колонии. Несколько часов [было на учебу]. Первые полгода читал Ремарка, Драйзера.

— Тебе надо было ходить в вечернюю школу в тюрьме?

— Все, кому нет тридцати и у кого неоконченное общее образование, обязаны получить полное среднее образование. Именно в следственном изоляторе не было возможности даже дистанционно учиться. Только первые три месяца, так как я несовершеннолетним был, числился за какой-то школой в Краснодаре и занимался самообразованием. Там одна учительница приходила и проводила какие-то занятия в учебном кабинете, в краснодарском СИЗО, но я сидел в одиночном заключении, и меня туда не допускали, только носили мне контрольные. В исправительной колонии учеба начиналась только с сентября, так что я не успел.

"Мне передали, что никто ответ не получал". Переписка в одну сторону

— Ты сказал, что из СИЗО твои письма не отправляли, то есть ты получал письма и никому не мог ответить?

— Я не мог из СИЗО отправлять ответы. Меня предупредила начальник, что я буду раз в месяц получать письма, а отвечать я на них не смогу.

— Она объяснила, почему ты не можешь отвечать на письма, у нее была какая-то причина?

— Нет, нет конечно. Я не единственный там был политзаключенный в следственном изоляторе, кто получал письма. Им надоела такая большая нагрузка, и они просто решили не высылать из этого учреждения ответы.

— А с мамой ты мог переписываться?

— У меня была карточка таксофонной связи в следственном изоляторе. Я с ней мог по телефону разговаривать почти каждый день. Но в колонии такого уже не было, конечно.

— Из колонии ты мог отправлять письма или там ты остался совсем без связи?

— Я приехал в колонию 27 июня. Там я получал электронные письма и обычные письма. Я пытался ответить, но они каким-то волшебным образом исчезали, и никто до сих пор не получил ответ. И я решил скопить стопку писем, чтобы потом, когда решится вопрос с цензором, [отправить]. Первые две недели мне не делали таксофонную карточку, потом мне ее сделали, я смог пару раз поговорить с мамой, потом карточку заблокировали. А за пару дней до освобождения на всем отряде выключили таксофоны. Объяснили, что там что-то сломалось, несмотря на то что на других отрядах все работало.

— Ты сказал, что когда много людей стали тебе писать, это тебя очень поддерживало. Часто люди не знают, что писать политзаключенным. О чем тебе было интереснее всего читать? Что для тебя было самым ценным в этих письмах?

— Понятно, что политзаключенные находятся в информационной изоляции от общества, и важно было получать информационную повестку. Новости из независимых источников. Это очень сильно поддерживало. Политзаключенный чувствует поддержку со свободы и чувствует себя защищеннее. Если он получает эти письма, страх не таким и большим кажется после этих писем.

"Когда я приехал в 12 лет, русский не знал". Жизнь в Германии и России

— Когда ты в последний раз был в Германии до этого?

— Это было в 2020 году, мы приехали на Новый год на неделю, по-моему.

— Скучал? Ты сказал, что ты очень хотел обнять маму, а было ли у тебя какое-то чувство именно к Германии, к стране, где ты родился?

— На этот вопрос достаточно сложно ответить, потому что я уже долгое время не жил в Германии. Несмотря на то что я в Германии прожил до 12 лет, когда стал жить в России, воспоминания были уже сквозь туман. Я привык жить в России, я участвовал много в учебной деятельности. Конечно, я немного скучал, но, занимаясь учебой, я шел к своей цели, и у меня уже были другие планы.

— В заключении не было такого, что ты хотел услышать немецкий?

— Я старался поддерживать знания иностранных языков. Например, у меня Библия была на немецком языке, я ее получил через передачки. Когда я приехал в колонию, у меня ее отобрали, и учебники тоже, без объяснения причин.

— Сейчас русский для тебя более родной язык, чем немецкий?

— Можно так сказать. Когда я приехал в Россию, русский не знал, подтянул за лето, пошел в школу – и с тех пор только на русском разговаривал. И дома тоже на русском, думал и думаю на русском. Замечаю, что, когда разговариваю на немецком, иногда тяжело бывает подбирать необходимые слова.

Когда мы летели из Москвы в Анкару, мы понимали, что надо немного привыкать к немецкому. Там летел Герман Мойжес, который только два месяца провел в следственном изоляторе за обвинение в государственной измене, мы с ним старались по-немецки немного разговаривать. Несмотря на то что многие слова забываешь, подбираешь не те, мы понимали, что окажемся в Германии, и надо уже привыкать.

— При этом до переезда в Россию ты не говорил по-русски?

— Нет. Может, некоторые слова знал. Из воспоминаний моего репетитора по-русскому: он мне сказал, что я тогда еще не знал, что означает слово "журавли".

— Когда ты в 12 лет приехал с мамой в Россию, тебе вообще понравилось то, куда ты приехал? Или ты хотел обратно вернуться в Германию?

— Если я сейчас смотрю назад в 2017 год, поначалу да, конечно, было тяжело, несмотря на то что я достаточно быстро адаптировался и выучил язык. Иногда хотелось обратно в Германию. Но я понимал, куда я еду, потому что уже до этого бывал в Майкопе в отпуске с мамой. Мне нравилось жить в Майкопе, очень красивая природа на Северном Кавказе.

— Не похоже на Германию, да?

— Если честно, я ни разу не был в Альпах, хотелось бы посмотреть на Альпы. Потом уже могу сделать сравнение.

"Мама всегда хотела, чтоб я в медицину пошел"

Учась в школе в Адыгее, Кевин Лик участвовал в олимпиадах по самым разным предметам: биологии, немецкому, лингвистике. В старших классах дополнительно занимался в Республиканской естественно-математической школе при Адыгейском госуниверситете, учился в Летней биологической школе. Учеба для него – естественное состояние, в которое Лик спешит вернуться и в Германии: в интервью "Би-би-си" он рассказал, что уже звонил в школу, чтобы с сентября, не откладывая, начать заниматься, – но там пока все в отпусках.

— Как ты считаешь, то время, что ты провел в заключении, оно тебя заставило как-то раньше повзрослеть? Ты сейчас чувствуешь себя старше, чем ты есть?

— Это заключение на меня очень сильно повлияло, но этот опыт меня только сделал сильнее. Да, я повзрослел, в таких ситуациях люди взрослеют быстрее.

— Сейчас многие оппозиционно настроенные люди говорят про свободную Россию будущего, что надо бороться за свободную Россию будущего. Если бы ты оставался в России, в какой стране ты бы хотел жить?

— Конечно, понятно, что в демократической свободной стране, в которой уважаются права человека, проводятся свободные выборы.

— Что для этого важно изменить в первую очередь?

— Мышление людей. Надо очень много поработать над восстановлением критического мышления. Наши родители боялись, что нас испортит интернет, но мы дожили до того, что наших родителей испортил телевизор. Для изменения нужно, чтобы люди выходили на улицы, участвовали в акциях. Надо работать над антивоенным просвещением.

— У тебя есть сейчас какая-то мечта? Стать, например, химиком?

— Мечта, чтобы весь кошмар в России закончился. Чтобы выпустили всех политзаключенных. Насчет образования – я это ближе к концу школы решу, мама всегда хотела, чтобы я в медицину пошел. Не исключаю, что пойду в этом направлении. Когда жил в России, размышлял над тем, что поступлю по диплому Всероссийской олимпиады на международные отношения или лингвистику. Тоже не исключаю.