Бывший директор "Открытой России" Андрей Пивоваров был осужден в 2022 году в России по статье о деятельности "нежелательной организации". Он был освобожден в рамках обмена заключенными между Россией и Западом, который прошел 1 августа.
Пивоваров должен был выйти на свободу в сентябре 2024 года. Однако, по некоторым данным, в отношении него в России готовили новое уголовное дело и, если бы его не обменяли, по всей видимости, он получил бы новый срок и мог остаться в заключении еще на несколько лет.
В интервью, которое Пивоваров дал Радио Свобода после освобождения по приезде в Германию, он назвал решение о своем обмене "депортацией", а себя самого – "человеком без дома и без документов". Он рассказал о жизни в колонии и подчеркнул, что остается российским политиком и хочет и дальше заниматься именно российской политикой.
****
– Что вы сейчас ощущаете, после обмена, есть чувство свободы?
– Я до сих пор еще не осознал, что свободен. Всего два дня, как я вижу небо не в каком-то ограниченном пространстве, а вот прямо передо мной и смотрю на него, когда хочу.
Поэтому, с одной стороны, я чувствую удивление, как человек, который заново открывает мир. С другой стороны, честно скажу, есть некая хандра. Потому что, когда мы ехали по Москве, когда нас везли в аэропорт Внуково, мы проезжали по улицам, я видел людей, Москву, российский город, и понимал, что, возможно, я снова увижу эти улицы, очень близкий и родной мне город совсем не скоро. Поэтому вот эта хандра и ощущение свободы, они как бы перекликаются и дополняют друг друга. С одной стороны – чувство свободы, а с другой стороны – чувство печали.
– Что у вас сейчас происходит на карантине, в который вас поместили? И вы вообще примерно представляете, что будет с вами в течение следующей недели?
– Нас сразу отвезли в госпиталь, и такое отношение было очень приятно. Проверили все наши показатели здоровья. Весь предыдущий опыт показывает, что может быть всякое, и наша первая встреча с немецкими медиками началась с того, что у нас замерили уровень радиационного фона, интересовались, не было ли странных контактов. Сказали, что не хватает йода, витаминов и солнца, а остальное все нормально.
А дальше – сложная ситуация. Все, что у меня сейчас есть, – это две бумажки. Одна из них – заменяющая паспорт, а вторая – на ней напечатана виза, по которой я могу находиться в Германии в течение 15 дней. Ну, такое, знаете, с одной стороны, временное состояние человека, у которого нет дома и нет документов.
С другой стороны, я понимаю, что вопрос будет решен, и это точно не самая большая проблема.
Чем я буду заниматься дальше? Наверное, надо немножко выдохнуть, прийти в себя. А дальше, безусловно, я, как и говорил, остаюсь российским политиком, и я хочу дальше заниматься российской политикой. Это то, к чему я стремлюсь. И странно было бы от этого отказаться, тем более после такой депортации.
– Если я не ошибаюсь, вам оставался примерно месяц до того, как вас должны были освободить. В некоторых СМИ прошла информация, что в отношении вас должны были завести уголовное дело, и именно поэтому вы оказались в этом списке на обмен. Можете ли вы как-то подтвердить это, как-то прокомментировать?
– Я не могу это подтвердить на сто процентов. У меня была связь лишь с несколькими людьми, и через цензуру. Поэтому во все подробности меня не погружали. Но такая информация ко мне приходила.
По некоторым косвенным данным я понимал, что вероятность моего выхода на свободу не гарантирована. Мы видели ранние прецеденты, которые были, и ко мне с нескольких сторон приходила такая информация, что не факт, что 2 сентября окончится мое заключение.
Кроме того, я был признан "злостным нарушителем режима отбывания наказания", и меня поставили на надзор и запретили еще 8 лет заниматься общественно-политической деятельностью, в том числе с использованием интернета. Но главное, конечно, не это, а то, что перспективы 2 сентября увидеть родных были далеко не гарантированы.
– Как происходило ваше освобождение и обмен? И когда вы поняли, что вас освобождают?
– До освобождения я находился в ПКТ (помещение камерного типа – ред.), потом был переведен на СУС (строгие условия содержания – ред.) – это чуть улучшенные условия. При этом у меня всегда был свой инспектор, который за мной следил. С утра меня поднимал обычно сержант, прапорщик или какой-то оперативник. А в этот раз я поднимаюсь, со сна не очень еще все понимаю и вижу, что рядом с оперативником стоит крупная фигура – начальник колонии.
Для вашего понимания: начальник колонии – это царь и бог, сотрудники перед ним трепещут, все опасаются этого человека, это фигура, которая решает все вопросы. Если он лично в субботу в шесть утра приезжает будить осужденного, значит, происходит что-то экстраординарное.
Под его контролем меня быстренько накормили кашей и сказали собирать все нужные вещи. Я спросил, куда меня отправляют, куда я определяюсь. Мне отвечают: "Вы идете этапом туда, где вы уже были".
Я предполагал, что это Петрозаводск. И, грубо говоря, я предполагал, что есть два варианта, почему меня отправляют в СИЗО, – хороший и плохой. Они не хотели мне ничего объяснять, говорили: "Ну, если бы это было по плохому поводу, то мы по-другому бы собирались". И меня быстренько выставили из колонии.
Оказалось, что я еду не в Петрозаводск, а в Петербург, через шесть часов я оказался в Петербурге. Там тоже мне говорили, что не знают, что со мной будет дальше.
В воскресенье утром я просыпаюсь, меня собирают на этап, и там после обыска полагается подписаться за сухпаек. И я смотрю – передо мной еще один человек. Читаю фамилию, а это Саша Скочиленко. И я понимаю, что если мы вместе с Сашей Скочиленко, значит, это, скорее всего, что-то хорошее.
Честно говоря, когда происходит что-то неизвестное, то всегда предполагаешь худшее. А дальше два варианта, собственно: либо это будет такой "философский самолет", как и оказалось. Либо вариант, при котором нам картинно вручат бумажки, что нас освобождают царской милостью, и отправят куда-нибудь из Москвы.
Но вот оказалось, что это более плохой вариант – депортация. И после Лефортово нас в сопровождении спецназа – такие модные прямо, боевые оперативники нас оправили во Внуково. А дальше историю вы знаете.
– Каково значение этого обмена в принципе?
– Если бы я находился в тюрьме и узнал бы об обмене других заключенных, я бы очень порадовался. Потому что у всех заключенных разные сроки и разные перспективы. Иногда меня охватывала хандра, и я думал, что никогда не выйду на свободу. А тут ты видишь, что хорошее иногда случается, и люди, у которых впереди было 25, 8 или 7 лет, вышли на свободу в один день. Это, мне кажется, вдохновило многих, возможно, у людей появилась мечта и перспектива свободы. Мне кажется, это подняло настроение многим заключенным, и это самое главное.
– Для меня всегда было загадкой, как люди, сидящие в заключении в российских колониях, умудряются держать руку на пульсе и знают, что происходит во внешнем мире. Вот как это у вас происходило?
– У нас была специфическая колония, даже телевизор было нельзя переключать, шла единая трансляция на всю колонию. В мое время, в которое мне полагалось его смотреть, там показывали спорт.
Я добился того, чтобы не показывали пропаганду. То есть у меня там было полчаса ток-шоу с Первого канала, а потом час новостей, тоже там "России-24". Я думаю, что вы бы от этих новостей плевались, а я впитывал оттуда все. Потому что по оговоркам, по контексту всегда можно что-то понять. И даже из коротких новостей по музыкальному радио можно что-то вычленить. И с картинкой, которая приходит там из новостей и из пропаганды, вы пытаетесь понять картину мира, вчитываетесь, вдумываетесь.
Плюс у меня было "прекрасное время" – три часа уборки в день и три с половиной часа прослушивания музыки, когда просто слушаете тот же самый диск, который играет по радио каждый день, повторяется, и в это время вы раздумываете, размышляете, в общем-то, занимаетесь тем, что пытаетесь понять ту информацию, которую услышали раньше. И ничего другого не происходит. Вы живете тем, что приходит с воли, новостей в колонии практически нет, и если у вас мозг загружен, вы можете держать себя в курсе событий.
Иногда приезжали мои друзья из Санкт-Петербурга и говорили: "Ты знаешь больше, чем мы". Мне было все интересно, вплоть до того, сколько стоит картошка в Петербурге, до прогноза по ставке ЦБР на 26 июля. То есть интересно все.
– Книжки удавалось читать?
– На это было выделено очень ограниченное время. Кроме того, с начала года резко ужесточилась цензура, и, например, если раньше можно было получать любые книжки, кроме, понятно, какого-то экстремизма и порнографии, то где-то с начала года ко мне с воли пришло только шесть книг. К примеру, руководство колонии не пропустило ко мне книгу "Конец режима", которая рассказывает про Салазара и Франко. Видимо, название вызвало тревогу у руководства колонии, и ее изъяли.
То же самое произошло с книгой "Мобилизованная нация" – это, на самом деле, антифашистская книга про Германию, тоже ее решили не пускать. В общем, были ограничения, пропускались далеко не все книги, только какая-нибудь художественная литература. И когда меня погрузили на этап, то выдали целую сумку с книгами, и я выезжал из колонии с 15 или 20 килограммами прекрасной литературы, она и сейчас со мной.
– Вы из заключения писали колонки про свою жизнь. А вы собираетесь как-то переработать свой тюремный опыт и написать об этом книгу?
– Наверное, надо собраться с силами и это сделать. Но сейчас я второй день на свободе и, честно говоря, чувствую себя ошарашенным. Но идея сделать такой материал действительно есть. Так что, скорее всего, я этим займусь, но не в ближайшее время. Потому что, понятно, человек без дома и без документов, наверное, должен сначала обустроить быт, а дальше уже можно заняться и этим.
– Вы собираетесь каким-то образом продолжить свою политическую деятельность за рубежом. Вы понимаете, в какой форме это будет происходить и что вы будете делать?
– Я провел огромное количество времени в размышлениях. Я это "сварил" в голове и даже сложил в такую картинку, которую нарисовал для себя схематично. Поэтому идеи есть. Сейчас я хотел бы устроить свои бытовые вещи, встретиться с друзьями, с теми людьми, которые поддерживали меня, с которыми я вел общественно-политическую деятельность, обсудить, предложить свои мысли. А дальше выходить на широкую аудиторию.
Может быть, это покажется глупостью, а может быть, составит базу для какого-то нового направления. И да, я бы хотел сделать так, чтобы мы делали акцент на разговоре с теми людьми, которые находятся внутри России.
Потому что мне кажется, что главная проблема в том, что даже те люди, которые близки нам по взглядам, и те, которые, может быть, не близки, но все они разочарованы в том, что происходит. У них нет альтернативы, нет какого-то месседжа, который мог бы предложить им систему действия и систему проявления своей позиции, не подвергая себя риску. Вот это, мне кажется, то, что позволило бы как-то сделать шаг вперед. Если мы сможем найти пути взаимодействия с людьми, которые будут для них допустимы, это, мне кажется, будет тем, что сейчас требуется от нас. Потому что, находясь внутри, невозможно что-то координировать и о чем-то заявлять – это буквально один шаг от заключения.
***
Всего в рамках обмена Россия освободила 16 политзаключенных, в том числе сторонников Навального. В обмен на них Россия получила убийцу ФСБ Красикова и несколько разоблаченных агентов ГРУ. Также Москва выдала Западу журналистов с американским гражданством Эвана Гершковича и Алсу Курмашеву, а также гражданина США Пола Уилана.
Андрей Пивоваров с 2019-й по 2021 год был исполнительным директором движения "Открытая Россия", основанного Михаилом Ходорковским. С 22 октября 2012 года по 19 октября 2013 года он входил в Координационный совет российской оппозиции, а в 2017 году поддерживал предвыборную кампанию Алексея Навального. Был одним из организаторов протестов 28 января 2018 года в поддержку "забастовки избирателей" в Санкт-Петербурге.
