Белорусская служба Радио Свобода продолжает тему "детей Франции" – семей белорусских эмигрантов, которые поверили сталинской пропаганде и в 1946-1947 годах переехали из Франции в СССР без права возвращения. Многие из них не избежали ГУЛАГа.
Из Бреста историю своей семьи прислала Лилиан Прокопович (по французской метрике – Лилиан-Жан Монит), которая в полуторагодовалом возрасте вместе с семьей из Франции переехала в СССР.
Семья Монитов перед отъездом в СССР, 1947 год
Лилиан-Жан Монит родилась в городе Эримонкур (Hérimoncourt), принадлежащем к нынешнему региону Бургундия – Франш-Конте, в 1946 году.
У нее был брат Рено 1934 года рождения и сестра Эстрелия 1935 года. Отец Лилиан был состоятельным ремесленником, имел свою мастерскую и двухэтажный дом. В 1947 году под влиянием советских агитаторов семья репатриировалась в СССР и уже не смогла вернуться.
Свидетельство о рождении Лилиан-Жан Монит
Лилиан окончила среднюю школу в Пинске, затем факультет языка и литературы в Брестском пединституте, вышла замуж за журналиста и литератора Николая Прокоповича, работала всю жизнь учительницей и воспитательницей начальных классов. Вместе с мужем вырастила двоих сыновей – Виталия и Илью.
Лилиан всю жизнь хранила мечту вернуться на родину, хотя бы туристкой. И родители – Михаил и Янина, и сама она о семейной драме раньше особо не рассказывали, опасаясь сначала репрессий, а потом других неприятностей от властей.
Далее история семьи Монитов в описании Лилиан Прокопович, которая рассказала об этом впервые под влиянием публикации Свободы.
Драматичная и непоправимая ошибка
"Прочитала материал о белорусах – репатриантах из Франции – и вот решила откликнуться. Ведь это и о судьбе нашей семьи. Правда, сама я была гражданкой Франции всего чуть больше года, но все время, пока жил отец, жила в нашей семье и Франция: в отцовских светлых и ностальгически-болезненных воспоминаниях, в немногочисленных фотографиях. И я в своих девичьих грезах пыталась представить, как бы сложилась моя судьба, если бы семья осталась во Франции.
Свадьба во Франции. Янина и Мишель Мониты во втором ряду справа от молодых
Сами же родители, вплоть до самого ухода (мать умерла от тяжелой болезни, когда я была девочкой-подростком, отец – после третьего инфаркта в 1980 году), репатриацию в 1947 году воспринимали как самую драматичную и, к сожалению, непоправимую ошибку.
Теперь, когда я читаю упоминания полешуков, чье детство выпало на послевоенные годы, то понимаю, что мои детские годы в Пинске, хотя и далеко не безоблачные, но и не самые тяжелые. И все же, глядя на семейные, еще французские, фотографии старших сестры Эстрелии и брата Рено, представляю, с каким ужасом восприняли они новые жизненные реалии.
Лилиан в новогоднем платье. Пинск, начало 1950-х
В моей памяти начало 1950-х годов в Пинске так же осталось неприятным эпизодом: я выбежала погулять на улицу, а какой-то прохожий ласково заговорил со мной и снял с детской ручки золотую цепочку – последнее напоминание о Франции. Это уже было тогда, когда мы, мать и трое детей, почти на семь послевоенных голодных лет остались без отца.
Мать была в Союзе советских патриотов Франции
Мой отец, Михаил Устинович Монит, родился в 1905 году в деревне Куцевичи Ошмянского района [Гродненская область, Беларусь]. В 1927 году прошел курс подофицерский школы, два года отслужил в польской армии. А после окончания курсов портных эмигрировал во Францию. Пришлось поработать в шахтах Эльзаса, а затем он получил сертификат портного и осел в Вительсгайме.
Мишель Монит, Франция
Сначала отец работал у частных мастеров, а когда в 1946 году родилась я, у него уже был в Эримонкуре свой двухэтажный домик с мастерской на первом этаже. Казалось бы, живи и радуйся! Но где-то, теперь уже в загадочном Советском Союзе, который вышел победителем из такой ужасной войны, была родная Ошмянщина, жили родные люди, с которыми он не виделся почти два десятка лет.
И была очень успешная работа советских дипломатов во Франции, которые на все лады расписывали зажиточную жизнь людей в первой социалистической стране.
У моей матери, Янины Михайловны, уроженки деревни Зарага на Брестчине, сохранился любопытный документ, оформленный на двух языках, русском и французском, – членский билет Союза советских патриотов, в который она вступила как раз в год моего рождения. А впереди советских патриотов ждал послевоенный, еще сталинский, "рай".
Членский билет союза советских патриотов
В вагоне по дороге в СССР я научилась ходить
В Советский Союз наша семья отправилась летом 1947 года. Ехали медленно и долго: отец говорил, что именно в вагоне я научилась ходить. Куда он попал, отец понял уже на вокзале в Пинске, когда увидел, как во что попало одетые женщины метут перрон.
И отец стал искать пути возвращения, еще не понимая, что таких путей в Советском Союзе просто не было. Сохранилась отписка отдела переселения и репатриации Совета Министров БССР: "На Ваше письмо сообщаем, что выдать пропуск на выезд за границу для встречи с родными мы не можем, так как этими вопросами занимается милиция".
Побег отца через польскую границу и арест
Оставался побег – так решил сам себе отец и его друг-репатриант. Авантюра с переходом белорусско-польской границы 27 октября 1948 года закончилась арестом. Следствие продолжалось до лета 1949 года. Со слезами на глазах отец вспоминал, как его пытали, выбивая из заключенного "французский шпионаж", а он, уже почти без сознания, повторял одно и то же: "Я хотел повидаться с родней".
Приговор: 10 лет в ГУЛАГе
Михаил Монит – заключенный ГУЛАГа
1 июня 1949 года отец был осужден "по делу МГБ СССР по ст. в. 22-63-1 и 72-а УК БССР к лишению свободы на 10 лет".
Справка о судимости Михаила Монита
Отец, по его скупым рассказам, выжил благодаря профессии: шил ватники, шапки, рукавицы. Донимали и жены лагерных начальников: сшить лучше отца не мог никто из тамошних мастеров.
Как выживала семья без отца
Ну, а мы, мать и трое детей, все эти годы не жили – выживали. Мать как жену "политического" никуда не брали на работу.
В нашей однокомнатной квартире, разделенной пополам шкафом, вместе с нами жили аж трое квартирантов. В сарайчике при доме мать держала козочку, которая как-то зимой родила козленка. В семейных планах было продать его, чтобы купить обувь для Рено, который уже учился в Брестском музучилище: тот, босоногий, вынужден был сидеть дома. Но однажды ночью козленок замерз – и это стало семейной трагедией! Выручил директор училища – на свои деньги купил брату ботинки.
Семья без Михаила Монита. Фотография в ГУЛАГ
Мать по ночам, скрываясь от налоговых инспекторов, обшивала местных модниц, в основном офицерских жен. Иногда брала меня с собой на примерку. Запомнилось квартира полковничихи: на полу три мисочки для кота: одна с яичным белком, вторая – с желтком, третья – с каким-то мясом. А на столе – ваза с вишнями. Эти вишни у меня до сих пор перед глазами. А еще – огромные очереди за хлебом с пяти часов утра, которые мы, дети, выстаивали на смену с матерью.
Реабилитация
Домой отец вернулся в 1954 году – после смерти Сталина. А в 1959 году его реабилитировали "за отсутствием состава преступления".
Справка о реабилитации Михаила Монита
Но отец до последних дней не смог простить советским властям тот обман, который начался еще во Франции, не верил газетам, которые читал регулярно, говорил: "Пропаганда!".
Да и не оставляли его без внимания соответствующие службы: среди заказчиков постоянно появлялись люди, которые интересовались его намерениями, планами, взглядами. Наученный горьким опытом, он должен был вписываться в прокрустово ложе системы. Помню, муж однажды привез ему журнальную публикацию повести Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Отец довольно резко отказался ее читать: "Я тебе такого мог бы понарассказывать!". Но так и не рассказал: боялся уже, наверное, не за себя – за нас.
Ударник коммунистического труда
Единственное, чему отец никогда не изменял, – это профессиональное достоинство, сформированное еще в эмиграции. Работе он всегда отдавался полностью. Бывший "зек" был ударником коммунистического труда, имел значок отличника службы быта. И множество заказчиков среди разбирающихся в моде пинчан.
Михаил Устинович Монит с дочками, зятьями и внуками. Пинск, 1975
Мечта детства
Признаться, я с девичьих лет мечтала попасть в город, где родилась, – Эримонкур, увидеть сказочно-загадочный, как я представляю, Париж. Но пока жил отец, получить визу было нереально: даже мужа-журналиста не выпустили во Францию по турпутевке. А после началось перестроечное безденежье, инфляция и беспредел 1990-х. Не разогнаться было на учительскую пенсию и в новом тысячелетии. Правда, посетил Эримонкур мой старший сын – во время фольклорного фестиваля во Франции. И даже пытался отыскать среди довоенных домиков двухэтажный дедов.
Всю жизнь – и при родителях, и когда их не стало, – меня не оставляет один вопрос: зачем нужно было тогдашнему советскому руководству заманивать белорусов-эмигрантов сказками о зажиточной жизни в разрушенную войной страну? Во имя чего проводилась эта, не могу подобрать другого слова, иезуитская политика – лишить людей всего, что смогли они приобрести тяжелым трудом? Классовая ненависть к тем, кому, вопреки всем коммунистическим теориям, живется лучше и свободнее, чем за железным занавесом?
Но разве можно понять нормальной человеческой логикой чудовищные репрессии 1930-х годов, построение мифического коммунизма в полуголодных и полуодетых 1960-х? Как и упорное желание нынешнего руководства сохранить остатки той мнимо-безоблачной жизни, какой на самом деле никогда и не было".
Семья Прокоповичей: Лилиан, Виталий, Илья, Николай, 1983 год
Дети Франции
Их называют "детьми Франции", хотя у них уже свои внуки и правнуки. 7 июля 2018 года в резиденции посла Франции в Беларуси Дидье Канесса впервые собралось около десяти человек, которые родились во Франции в 1920-1940-х годах прошлого века, те, кто выжил и кого удалось найти французским консулам в белорусских городах и селах.
По данным российского историка Виктора Земскова, по состоянию на июнь 1948 года из Франции в СССР репатриировался 6991 человек. В разные годы они эмигрировали из Российской империи, Австро-Венгрии и Польши. Среди них было 1420 русских и 5471 человек "украинского или белорусского происхождения".