"Эти трансы непонятные угрожают вашим детям". Во что поправки Мизулиной превратят жизнь трансгендерных людей

Как живут в России трансгендерные люди, у которых есть семья. Через что приходится пройти, чтобы "изменить пол" в документах. Как инспекторы по делам несовершеннолетних реагируют на заявления от гомофобов, которые требуют отобрать детей.

Корреспондентка Настоящего Времени поговорила с людьми, совершившими переход, о "мизулинских поправках", страхе и праве быть собой.

"Браки нельзя было заключить, но они возникали"

Ева Штайнер, в прошлом старший научный сотрудник в сфере разработки лекарств, начала трансгендерный переход в апреле 2013 года. Сейчас ей 40 лет.

Ева испытывала гендерную дисфорию задолго до перехода. Много лет взвешивала информацию и не решалась на гормональную терапию и хирургические операции – из-за работы, аспирантуры, семьи. С 2001 года Ева состоит в браке и воспитывает четверых детей.

"Мы с моей супругой знакомы с семи лет и почти тринадцать лет были в браке к моменту, когда я начала свой переход. То есть в наших отношениях мы были скорее близкими родственниками, чем просто "мужем и женой", – рассказывает Ева. – Старшим детям на тот момент было 11 и 9 лет, то есть они находились уже во вполне сознательном возрасте. В начале, конечно, были сложности, разговоры, но постепенно отношения в семье стали даже лучше, чем были прежде".

Используя свои профессиональные знания, Ева смогла сама провести гормональную терапию. Помимо этого она сделала маммопластику в Москве и вагинопластику в Индии.

Летом 2014 года Ева через ЗАГС поменяла документы – не только паспорт и свидетельство о рождении, но и налоговые, страховые, пенсионные, водительские и прочие – по справке о гормональной перемене пола от эндокринолога. Ева вспоминает, что в то время процесс изменения документов существенно различался в разных регионах: в Москве вся процедура проходила через суды, а в родном для Евы Санкт-Петербурге трансгендерные люди обращались в ЗАГС. "Ситуация в Питере была очень хорошая, очень лояльная до конца 2014 года, до регистрации известного брака двух женщин, одна из которых была трансгендерной женщиной. На этот брак была бурная реакция Милонова и много шума. После этого ситуация стала ухудшаться. Были уволены некоторые лояльные руководители отделов ЗАГС, а также люди из Управления ЗАГС".

"В России в соответствии с Федеральным законом "Об актах гражданского состояния", который был принят в 1997 году, существует возможность смены документов [при изменении пола]", – говорит Татьяна Глушкова, юрист Проекта правовой помощи трансгендерным людям. По этому закону человек, который предоставил медицинскую справку установленной формы, может изменить гендерный маркер и имя в документах. "Но до 2018 года, то есть более 20 лет, не существовало этой самой установленной формы справки, потому что Министерство здравоохранения, которое было обязано ее разработать, не делало этого. Из-за этого трансгендерные люди были вынуждены менять документы в основном через суд. Некоторые суды требовали хирургические операции для смены документов, некоторые не требовали, некоторые требовали несколько хирургических операций и так далее."

Тот факт, что Ева изменила пол и имя в свидетельстве о рождении, не обязывал ее менять все документы – например свидетельство о браке. Никаких обязанностей расторгнуть брак, если пол изменен, в федеральном законе "Об актах гражданского состояния" тоже нет. "Закон не регулировал этот момент. Но большая часть людей, у которых были семьи, расторгали брак, потому что не знали этого и потому что в ЗАГСе им могли сказать, что "не положено". Тогда люди шли, разводились и меняли документы", – говорит Ева.

Собеседница напоминает, что само по себе российское свидетельство о браке выглядит так, что бланк не позволяет изменить в нем "пол": в документе нет указания на пол, а есть слова "мужу" и "жене".

При этом свидетельства о рождении детей Ева тоже не меняла – это невозможно сделать, исходя из формы документов. Там нет графы "пол": есть строчки "отец" и "мать".

"Существует статья 19 Гражданского кодекса об имени, и в части 2 указано, что после изменения имени человек пользуется всеми теми же правами и обязанностями, что имел до изменения имени". Ева объясняет, что в ситуациях, когда нужно было доказать родство, предъявляла свидетельство вместе со справкой об изменении паспорта – точно так же, как делала, когда нужно было показать, например, диплом об образовании или другой старый документ.

Но фактически гетеросексуальный брак Евы стал однополым. "С этими браками была такая ситуация, что они не были запрещены, потому что не было запрета конституционного, не было запрета законодательного. Они просто существовали. Их нельзя было заключить, но если они возникали, то они работали", – подчеркивает Ева. Четвертого июля 2020 года, когда вступили в силу путинские поправки к Конституции, в 72-й статье появился новый пункт, определяющий брак как "союз мужчины и женщины".

Убежденная в законности своего брака, Ева оказалась в сложной ситуации. "Пятого июля я отправила обращение в Минюст с рядом вопросов, касающихся судьбы именно таких однополых браков, возникших по причине перемены пола одним из супругов. По сей день жду ответа".

Что изменят "мизулинские поправки"

Уже через девять дней после вступления в силу новой Конституции несколько российских сенаторов во главе с Еленой Мизулиной внесли в Госдуму целый пакет законопроектов, изменяющих семейное законодательство.

Один из них запрещает вносить исправления в запись акта о рождении – то есть графа "пол" в свидетельстве о рождении не может быть изменена. Трансгендерные люди окажутся в ситуации, когда у них два пола: один – в свидетельстве о рождении, второй – по паспорту. Кроме того, "мизулинские поправки" запрещают однополые браки.

"Авторы законопроекта считают, что пол человека – это пол, который определяется при рождении, а если он его в документах поменял, то это ничего не значит. Поэтому они хотят запретить браки между людьми, у которых пол при рождении был одинаков. Само по себе это положение дискриминационно, – говорит юрист Татьяна Глушкова. – Цель трансгендерного перехода, не только с моей точки зрения как правозащитника, но и с точки зрения врачей-психиатров, которые занимаются этим вопросом, состоит в том, чтобы человек социализировался в желаемом гендере. А если часть социализации (а брак – это значимая часть социализации для многих людей) ему становится недоступна, о какой нормальной социализации может идти речь? Получается, мы человеку говорим: да, ты можешь совершить какую-то часть перехода в желаемый гендер. Но ты все равно останешься человеком второго сорта: жениться или выйти замуж ты не сможешь".

Юрист уточняет, что про запрет на усыновление трансгендерными людьми в документе не говорится. Но в России совместное усыновление возможно, только если люди состоят в браке. "Соответственно, если трансгендерный мужчина не может жениться на цисгендерной женщине, то вместе они не могут усыновить ребенка, – объясняет Глушкова. – При этом одинокое усыновление или опекунство в принципе остается доступным, по крайней мере в теории. Потому что никакого запрета на это не наложено".

Основанием для лишения родительских прав на кровных детей трансгендерность тоже быть не может – даже по измененному закону. Но, замечает Глушкова, сейчас в России существует опция ограничения родительских прав. Она возможна, если нахождение с одним из супругов опасно для ребенка. Обстоятельства, которые позволяют ограничить родителя в правах, включают в себя "психическое расстройство или иное хроническое заболевание, стечение тяжелых обстоятельств и другие".

"Трансгендерность у нас является психическим заболеванием. Теоретически ограничение родительских прав трансгендерных людей возможно, и мы знаем о таких случаях. Но в тех случаях, о которых мы знаем, всегда речь шла о том, что [бывший] супруг подавал соответствующий иск, – говорит Татьяна Глушкова. – О том, чтобы эти иски подавали прокуратура или какие-то школы, например, – теоретически они могут это делать – я никогда не слышала".

Координатор трансинициативной группы "Т-Действие" Антон Макинтош отмечает, что в "мизулинских поправках" лишь три страницы отведены трансгендерным людям. Всего в документе – 180 страниц, и написанное там вредит всем: "Выглядит так, как будто государство, опираясь на идею о том, что у нас гомофобное и трансфобное большинство, пытается пропихнуть какие-то вещи. На остальных страницах [говорится] про то, что можно отбирать детей, если родители участвуют в митингах. Про то, что в случае насилия изымать детей из семьи [будет] гораздо сложнее. Там всякие очень нехорошие вещи. Но в целом это про то, что государство сможет очень сильно вмешиваться в дела семьи там, где не нужно".

Кроме того, эксперты обращают внимание на обратную силу законопроекта – свидетельства с прописанным полом при рождении должны будут получить все, кто когда-либо менял этот документ.

"Это же какая-то куча сложной работы, которая вообще-то стоит денег: замена свидетельства о рождении стоит денег, пошлина уплачивается за это. Из чьего кармана это будет оплачено? Это государство хочет вложить такие огромные суммы и поменять всем гражданам свидетельство о рождении, чтобы бороться с мифическими однополыми браками, которых в нашей стране и так нет?" – рассуждает Антон Макинтош.

Татьяна Глушкова также указывает на формулировку "сотрудники ЗАГСа могут проверить свидетельство о рождении вступающих в брак" – по ее мнению, она создает явную возможность для коррупции: "Вот это "могут" – оно очень интересно: при каких условиях они могут? Вот они смотрят и говорят: "Вы что-то не очень похожи на женщину. А ну-ка, покажите, что там у вас в свидетельстве о рождении?" – "А если я вам денег дам, не проверите?" – "Ну, если денег дадите, не проверим".

ЛГБТ-активисты в Санкт-Петербурге протестуют против дискриминации. Апрель 2017 года. Фото: Reuters

"Когда живешь в постоянном страхе, чувства притупляются"

Старшей дочери Евы Штайнер уже исполнилось 18 лет, но трое их с женой детей еще несовершеннолетние. Когда я спрашиваю Еву, не пугают ли ее новые "мизулинские поправки", она признается, что живет в постоянном страхе: "Опасения, конечно, есть. Но они были с момента принятия известного закона "О пропаганде", и нарастают волнами, усиливаясь с каждой новой гомофобной инициативой государства. Когда живешь в постоянном стрессе и страхе, сегодняшним днем, не зная, что будет завтра, эти чувства притупляются. Периодически ловишь себя на мысли о том, что происходит нормализация дискриминации и стигм".

"Там нет ничего принципиально нового, – анализирует поправки Ева. – Усыновление и опекунство над детьми из ЛГБТ+ комьюнити как было сложно или невозможно, оно так и остается".

Женщина считает, что угрозу может представлять поправка, которая "ограничивает родительские права в случае вовлечения ребенка в совершении правонарушения": "То есть если, скажем, активиста задерживают на уличной акции со своим несовершеннолетним ребенком, то его могут ограничить в родительских правах. Раньше этого не случалось, но были прецеденты, когда задерживали на акциях с ребенком и пытались предпринять какие-то меры именно вот в этом плане. Сейчас это будет закреплено законом".

Ева рассказывает, что сразу после перехода в 2013 году у нее возникли проблемы с социализацией в новом гендере. Компания, в которой работала Штайнер, начала сокращать штат из-за кризиса. Ева не подозревала, что будет уволена, она была ценным сотрудником:

"Я настолько уверенно себя чувствовала на своем месте, что когда меня вызвали и объявили [об увольнении], это было шоком в какой-то степени. Я рассчитывала [переход] сделать быстро, безболезненно и просто – но так не получилось. После увольнения я не смогла найти работу нигде. Обзвонила своих знакомых. Все отказывали. Те, кто не знал, что со мной происходит, но узнал, что я уволена, звонили сами и звали. Но как только я говорила, что я в процессе перехода и у меня еще старые документы, – отказывали. Я осталась без своей профессии полностью".

Ева Штайнер открыто говорит о своем переходе и занимается активизмом, помогает трансгендерным людям с решением юридических вопросов и поддерживает информационно. Несмотря на открытость, Ева и ее жена не акцентируют внимание на особенностях своей семьи и живут по принципу "Don’t ask, don’t tell". Дети Штайнер "даже в раннем возрасте были достаточно умны, чтобы не болтать лишнего о своей семье", – говорит Ева.

"Пускай докажет государство, что я – трансчеловек"

В 2016 году Екатерину Мессорош вызвали к инспектору по делам несовершеннолетних. На нее поступило 12 заявлений с требованиями отобрать детей, запретить работать и изолировать от общества. Екатерина – трансгендерная женщина из Петербурга. А еще она член участковой избирательной комиссии.

"Я изначально не собиралась в то, что называется "стеллз" – сделать переход и спрятаться, жить как цисгендерный человек, делать вид, что никакого перехода не было. Соответственно, я всегда заявляла, что я открытый человек", – рассказывает Екатерина. Она начала переход пять лет назад. Сейчас ей 38.

Находясь в гетеросексуальном браке и воспитывая двоих детей, Мессорош чувствовала сильную дисфорию. Понятия некомфорность и трансгендерность появились в ее жизни в 25 лет. "До этого информации у меня не было, и я не могла себя соотнести. Если сейчас гендерный дискурс более широкий в плане возможностей и того, что бывает у людей по-разному, то тогда был силен дискурс "правильности", "правильной транссексуальности": если я – трансженщина, то мне должны нравиться мужчины, если есть семья и ребенок – то это непредставимо. Соответственно, у меня тоже были такие представления". Восемь лет Екатерина определяла себя как кроссдрессера, пока дисфория не стала для нее невыносимой.

Екатерина решила не идти по "стандартному пути". Начала гормональную терапию в России, сделала вагинопластику за рубежом, но не проходила комиссию для изменения гендерного маркера в документах. Причиной стало желание сохранить брак и обезопасить двоих несовершеннолетних детей.

Конечно, отсутствие соответствующих внешности документов создает неудобства, говорит Екатерина: "Не хочется каждый раз, когда нужно показывать паспорт, делать каминг-аут. Это такое себе удовольствие". Но за несколько лет после перехода она привыкла жить со своими старыми документами и, кажется, "прошла все ситуации, где они были нужны".

С 2013 года Екатерина работала в УИК. А в 2016-м, когда начала переход и уже выглядела феминно, заинтересовала петербургского активиста-гомофоба Тимура Булатова, который занимался тем, что "вычислял" ЛГБТ-людей, работающих в государственных организациях. Пикетировал УИК, расположенный в школе, вызывал полицию и отправил более десятка заявлений в различные инстанции.

Так Екатерина оказалась в кабинете инспектора по делам несовершеннолетних. "Я решила сходить на беседу. Знала, что в любой момент могу уйти, потребовать официального вызова, но доводить до официального противостояния не хотелось – я же не знала, какая там ситуация. Сходила. Мы два часа мило пообщались с инспектором, которая оказалась очень адекватной. Говорит: "Понимаете, у меня есть заявление, мне нужно по нему что-то делать". Я говорю: "Я все понимаю. Но понимаете, у вас нет никаких возможностей". "Ну, вообще мы можем сказать, что [у вас] психологически неблагоприятная ситуация" – "Да, но вам придется сделать то-то и то-то, и года полтора мы будем выяснять отношения. Вам это нужно?" – вспоминает Екатерина свой разговор с сотрудницей. Дальнейших действий со стороны полиции не последовало, и Екатерина продолжила работать в УИК.

Сейчас трансгендерная женщина живет в Санкт-Петербурге со своим партнером. Спустя два года после каминг-аута она и ее жена оформили развод. Екатерина считает, что Петербург – "самый толерантный город". Но не исключает роста гомофобных настроений в связи с "мизулинскими поправками" в Семейный кодекс: "Я вижу угрозу не столько в самом законе, сколько вот в этой риторике, делающей из ЛГБТ-людей людей второго сорта. Я вижу, что среди большинства моего окружения всем, ну, так вот средне-пофиг. Но когда средне-пофиг, значит, за тебя не впишутся. И это развязывает руки различным радикально настроенным. Преступления на почве ненависти к определенным социальным группам не принимаются ни судами, ни полицией в некоторых случаях. Зачастую начинается обвинение жертв".

Покидать Россию Екатерина не планирует: не хочет оставлять свою семью и "не видит выхода" в политическом беженстве. Намерена протестовать как сможет: "Если вдруг примут закон, я пойду и устрою свадьбу [с женщиной]. Я найду с кем, просто перформативно. Потому что пускай мне попытается доказать государство, что я – трансчеловек. Формально – нет. Я могу это сделать. Я буду это делать просто потому, что это полный абсурд. И это в том числе вопрос наших прав".

ЛГБТ-прайд в Санкт-Петербурге 12 августа 2017 года . Фото:Reuters

Убежать от "железного занавеса"

Александру Брану из Московской области 25 лет. Ему только предстоит переход: осенью он начнет заместительную терапию и тогда же планирует оформить все юридически, чтобы успеть получить документы до принятия поправок.

Сейчас в России человеку, который хочет изменить гендерный маркер (в просторечии часто используют не вполне корректную фразу "изменить пол в документах"), нужно получить диагноз от психиатра – "транссексуализм". Справку об изменении пола выдает медкомиссия после установления "половой переориентации" – в ходе обследования врачи делают вывод, что человеку действительно необходим трансгендерный переход.

Юрист Татьяна Глушкова отмечает, что в этот момент происходит так называемый гейткипинг: на пути человека фактически стоит врач, который решает, может он совершить переход или нет. Это не самая прогрессивная процедура по современным стандартам: "Замена документов должна происходить на основании волеизъявления человека, то есть без психиатрического обследования, без диагноза психиатрического, – говорит Глушкова. – Но одновременно российская процедура не требует от трансгендерных людей никаких медицинских вмешательств, то есть не нужно ничего "отрезать и пришивать" для того, чтобы сменить документы. Это само по себе достаточно прогрессивно по сравнению с тем, что было до 2018 года".

Александр Бран параллельно с подготовкой к переходу готовится к переезду: "Я переживаю, что Россия в какой-то момент поставит железный занавес, и мне будет сложно отсюда выбраться. Молодой человек у меня в Украине, собираюсь переезжать туда. Украину очень многие недооценивают, а я считаю эту страну развивающейся". Александр отмечает, что в Украине "люди проще" и относятся к трансгендерным людям с пониманием.

Александру повезло – он работает менеджером в "ЛГБТ-френдли" компании, где не чувствует трансфобии. Но так было не всегда. "У меня был неприятный опыт на предыдущей работе: меня заставляли носить небольшой каблук, по правилам компании. Там работали достаточно старые люди, которые не принимали меня вообще никак", – рассказывает Александр. Консервативные коллеги не относились к гендерному восприятию трансмужчины серьезно: "Думали, что это пройдет".

После отъезда Александр планирует возвращаться в Россию время от времени: навещать бабушку и друзей. С матерью отношения испортились после каминг-аута. Преследований во время этих "набегов" Александр не боится: "Не думаю, что в будущем меня, как гражданина другой страны, будут заставлять тут что-то делать или менять [документы]".

"Некомфортны обе коробочки – и мужская, и женская"

"Мне о себе сложно говорить как о человеке, завершившем переход. Я являюсь небинарным трансгендерным человеком, то есть не считаю себя ни мужчиной, ни женщиной", – рассказывает 30-летний Джонни Джибладзе, который на данный момент социализируется как мужчина.

Джонни начал говорить о себе как о трансгендерном человеке в возрасте 15 лет, когда нашел для определения себя правильный термин. До этого переключался между разными грамматическими родами и испытывал сильный дискомфорт. Родители с пониманием отнеслись к выбору Джонни, но от общения с остальными родственниками пришлось отказаться: "У нас большая семья, в том числе грузинская семья, с такими достаточно традиционными устоями. Я знаю, что [близкие] скрывают обо мне информацию, потому что легче сделать вид, что ребенка как бы нет, чем сталкиваться с вопросами. Ведь все вопросы будут адресованы не мне, которого какие-то мои родственники старшего поколения, может быть, и не видели никогда в жизни, но моему отцу. Ему пришлось бы отвечать на очень некомфортные для себя вопросы, сталкиваться с осуждением, обвинением. И моей матери тоже. В общем, я готов им простить молчание, потому что это не их ответственность – объяснять, кто я".

Джонни считает, что, в отличие от многих трансгендерных людей, был "более привилегирован": отучился в школе для одаренных детей, поступил в РГГУ на факультет международных отношений, закончил магистратуру в области прав человека и политологии – и всегда был гендерно открытым с близкими друзьями. Но в ранние студенческие годы, которые пришлись на 2011 и 2012 год, Джибладзе "предпочитал не отсвечивать": сказывались и общественные настроения, и внутренняя гомофобия, и гендерная дисфория.

"Сколько раз я, имея возможность и интерес выступить на семинаре, не поднимал руку, чтобы не слышать свое паспортное имя, от которого меня тошнит. Есть какие-то такие вещи, казалось бы, мелочи, но из них складывается огромный контекст уязвимости и социальной невключенности, в которой мы, [трансгендерные люди], живем", – рассказывает Джонни. Уже пять лет он проходит гормональную терапию, которая позволяет ему поддерживать андрогинную внешность.

Джибладзе решил не менять гендерный маркер, но изменил имя в документах на гендерно-нейтральное. Он объясняет, что так поступают многие трансгендерные люди, которым "некомфортны обе коробочки – и мужская, и женская".

С юности Джонни хотел работать в сфере прав человека, был волонтером в различных НКО, во время магистратуры устроился в крупную международную организацию. Но работать с ЛГБТ-проблематикой ему было трудно.

Поворотным моментом стало принятие закона "О гей-пропаганде" в 2013 году. "У меня было очень много ярости. Я понял, что государство слишком сильно залезает в мою частную жизнь. Мы, ЛГБТ-люди, становимся такой разменной монетой в большой политике. Государству нужен внутренний враг. Государство пытается отвлечь внимание общественности от экономических кризисов, от другой проблематики, за которую оно отвечает. Пытается, показав на внутреннего врага, сказать: "Эй! Вот, смотрите! Эти геи, эти лесбиянки, эти трансы непонятные – они угрожают вашим детям, давайте все обсуждать, насколько они опасны!"

Сейчас Джонни координирует программу по поддержке трансгендерных людей в ЛГБТ-группе "Выход" и учится на психотерапевта. За первые несколько дней после появления новости о "мизулинских поправках" к нему обратилось около сорока человек: транслюди интересовались, как покинуть Россию, получить политическое убежище и обезопасить себя. "Такое ощущение, что государство нас выдавливает из страны. И при этом уехать очень сложно, политическое убежище – это тоже очень непросто. Да, люди не видят возможности нормально жить в стране, которая фактически клеймит нас гражданами второго сорта. Это обязательство – жить с документами, не соответствующими друг другу. Это клеймо и это огромное пространство для аутинга", – говорит Джонни.

"Эти трансы непонятные угрожают вашим детям". Во что поправки Мизулиной превратят жизнь трансгендерных людей

"Браки нельзя было заключить, но они возникали"

Уехать, чтобы стать родителями. Истории ЛГБТ-семей, которым пришлось эмигрировать из России

Что изменят "мизулинские поправки"

"Когда живешь в постоянном страхе, чувства притупляются"

Винсент, Карим, Александра и Фрэнсис. Истории трансгендерных людей

"Пускай докажет государство, что я – трансчеловек"

Убежать от "железного занавеса"

Боярышник, уколы и женщина по вызову. Как отец лечил подростка от гомосексуализма

"Некомфортны обе коробочки – и мужская, и женская"

Читайте далее:

"Здесь и так хватает гомосексуалов, езжай в Европу". Что происходит с ЛГБТ-беженцами в России

"На следующий день приехали санитары". Как в России "лечат" от гомосексуальности и трансгендерности

"Брат сказал: не перестану быть геем – изнасилует". Как живут ЛГБТ в Таджикистане