Семья первого заместителя главы Меджлиса крымскотатарского народа Наримана Джеляла покинула аннексированный Крым. Сам политик был освобожден в рамках обмена пленными 28 июня. В сентябре 2022 года подконтрольный России Верховный суд Крыма приговорил Джеляла к 17 годам лишения свободы в колонии строгого режима по "делу о диверсии на газопроводе" в Перевальном. На суде он вину отрицал.
О времени, проведенном в российской тюрьме, об обмене и о судьбе крымских татар, которые остаются в заключении, Нариман Джелял рассказал Настоящему Времени.
– Расскажите о вашем времени в тюрьме. Отличалось ли отношение надзирателей к крымским татарам?
– Я не сказал бы, что к крымским татарам есть какое-то особое отношение. Бывает особое отношение к конкретной личности в зависимости от того, кто это, какой там есть интерес или заказ, может быть, со стороны соответствующих служб, которые в принципе и поспособствовали нахождению этого человека там.
Скажу так: со стороны служб и, соответственно, администрации следственных изоляторов, потом тюрьмы по понятной причине ко мне было довольно пристальное внимание, но какого-то физического особенного давления я не испытал. Были моменты унижения, были моменты, когда применяли, пусть не сильно, физическую силу, моральное давление. Но одновременно со мной мои соседи проходили все то же самое, то есть это не было именно по мне отработка.
Я знаю ребят, которые еще более жесткие и страшные вещи проходили, особенно те, которые находились в следственных изоляторах или лагерях на территории оккупированных украинских территорий. То есть там страшная просто история. Могу сделать только одно заключение: это малоприятное место, и никому не желаю там оказаться, кроме тех, кто этого действительно заслуживает.
То есть понятно, что есть преступники, которые совершают преступления, и этим людям должно там находиться в целях, которые обозначены в законодательстве Российской Федерации. Но российская власть по известным политическим мотивам туда тоже отправляет – я познакомился и с россиянами, последний заключенный, с которым я попрощался в камере, был житель Омска Антон Жучков, который за свои убеждения оказался в тюрьме будучи фактически политическим заключенным.
– Как вы узнали о готовящемся обмене? Как это все происходило?
– То, что по мне ведутся переговоры, я знал с самого начала. Я никогда не терял веры в то, что и украинское государство, и наши друзья, мои коллеги, огромное количество людей, которые включены в этот процесс в той или иной степени (журналисты, родные мои, мои коллеги по меджлису, должностные лица, международные какие-то учреждения и т.д.), – все они, я им благодарен, все эти почти три года добивались моего освобождения, как и освобождения всех остальных политических заключенных. Этот процесс не останавливался. Мне было об этом известно даже по обрывкам информации.
В тюрьме в городе Минусинск Красноярского края, где я последние полгода находился, один заключенный, который – знаете, в тюрьмах есть такие люди, которые выполняют посреднические функции между заключенными и администрацией, стараясь, чтобы было хорошо и тем, и другим – вот как-то один такой человек мне говорит: ты знаешь, вчера разговаривал там с одним начальником, и он упомянул, что ты стоишь на обмен. Отсюда я узнал, что в данном учреждении администрация рассматривает меня как человека, который состоит в некоем обменном фонде.
Последний раз, когда у меня был, скажем так, повод допустить этот обмен, со мной и еще несколькими политическими узниками на беседу пришли два сотрудника ФСБ. И среди многих разных вопросов, которые они мне задавали, было и такой: "А чем вы будете заниматься, если вдруг вас освободят?" И для меня было достаточно этого, чтобы понять, что по крайней мере какая-то вероятность этого где-то там рассматривается.
Хотя уже здесь, в Киеве, я узнал, что Россия на протяжении всего этого времени категорически не хотела меня отдавать. Не знаю, чем такое "уважение" в кавычках я заслужил, почему я так российской властью рассматривался как не знаю кто, почему так цеплялись, не хотели, очень жестко вычеркивали, отказывали.
Я знаю, что несколько раз лично президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган в разговорах с Владимиром Путиным называл мою фамилию. Ну, общедоступная история – это заявления, резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, Европарламента и так далее, звучала эта фамилия, я уже не говорю о других политиках европейских, украинских, американских и т.д.
А сам обмен был 25 июня. Я с утра, как и каждый день рабочий, вышел на работу. Я работал в швейном цехе, чтобы чем-то заниматься и не сходить с ума в камере. После обеда меня забрали и сказали: "У тебя пять минут, собирайся". Я говорю: "Куда?" Я имел в виду перевод в другую камеру, у нас время от времени в тюрьме это происходит. Но здесь они сказали: "Я не знаю, тебя в штаб вызывают". Я пошел, и один из начальников, глава оперативного отдела, это очень важный человек в системе исполнения наказаний, можно сказать, второй человек после начальника заведения, поздоровался, сказал: "Я думаю, ты понимаешь, почему ты здесь? Тебя будут обменивать".
Мы прошли все процедуры, я подписал все бумаги, что я не имею претензий, мне даже остатки средств на счету, письма последние отдали, одежду, я оделся в свою гражданскую одежду. Под вечер приехали два сотрудника, они забинтовали мне глаза полностью, чтобы я не видел, сковали руки наручниками, посадили в какой-то минивенчик. И мы поехали, как потом я уже узнал, в красноярское СИЗО. Я там уже был раньше, поэтому, когда сняли повязку, сразу понял, где я нахожусь. И двое суток там просто один в камере, без какого-либо общения с кем-либо я находился, мне просто приносили еду, забирали посуду, никакого общения, никаких проверок, побудок, отбоев – ничего не было, то есть я просто один там находился.
Ну а уже рано утром на третьи сутки они приехали в СИЗО, где-то плюс-минус шесть утра было. Опять забинтовали мне глаза, надели наручники, и мы поехали в аэропорт города Красноярска, сели на обычный рейс Красноярск – Москва. Обычные пассажиры, я видеть не видел, но слышал – дети, женщины, то есть люди, которые летели в Москву – наверное, видели меня вот такого забинтованного всего.
Мы приземлились в Москве, меня передали в другие руки. Мне дали воды попить, и мы отправились. Я вот такой закованный, завязанный, сумки они сами забрали. И мы очень долго куда-то ехали, очень долго, я не знаю, мне сложно даже представить, сколько часов, практически весь день.
Ну, а потом мы остановились, зашли другие люди. Я так понимаю, что ФСБ передало нас разведке. Они предупредили, что мы три часа сейчас будем лететь на вертолете и потом прибудем на точку обмена. В этот момент одному из них что-то не понравилось, они вместо наручников надели на меня такие пластиковые стяжки, очень сильно затянули мне руки, очень сильно нарушив кровообращение в кистях рук. Я полчаса, пока мы ехали к вертолету, вытерпел, но потом уже обратился, говорю: отпустите, у меня просто будет нарушен кровообмен. Мне расслабили, и мы три часа летели. Это для меня был самый, наверное, тяжелый, физически тяжелый этап, потому что уже утомление было жуткое. Я в полудреме провел это время.
Нас вывели, посадили опять во что-то вроде такого Мерседеса Спринтера, ну и сказали: "Сейчас мы через минут 20 подъедем, вам развяжут руки, вам снимут повязки, только смотрите в землю, руки все равно за спиной, сумки мы вытащим". Мы проехали действительно какое-то очень короткое время, нас вывели, выстроили. И тут он – не знаю, по какой причине, то ли чтобы перед коллегами украинскими как-то выглядеть лучше, то ли просто на него такая благодать нашла – сказал: "Ну что вы там руки за спиной держите, отпустите их, просто по бокам держите".
Но мы были очень напряженные, угнетенные, я разговаривал с ребятами, пока не пришли украинские военные, которые сразу к нам с добротой, какой-то лаской в голосе обратились, сказали: "Успокойтесь, мы рядом, расслабьтесь, поднимите взгляд, смотрите по сторонам, куда угодно. Дайте только мы вас сейчас идентифицируем, убедимся, что вы есть вы". Проверили нас, отдали, я видел, они каких-то пятерых мужчин отдали россиянам. Не знаю, кто это такие, как мне объяснили, это граждане Украины, коллаборанты, которые предпочли быть на российской территории с российским государством.
Потом мы прошли фортификационные сооружения, нас осмотрела бригада скорой помощи, и мы на вертолете быстренько отправились в Киев. Была встреча в аэропорту официальных некоторых лиц, которые занимались непосредственно обменом, были представители разведки, разных служб, священнослужители и мои коллеги по меджлису. И вот в тот момент я уже понял, что да, я свободен.
– В российских тюрьмах остаются еще более 120 крымских татар. В частности, Асан и Азиз Ахтемовы, которые проходили с вами по делу о диверсии. Что вам известно об их судьбе сейчас?
– Действительно каким-то чудом было то, что за последние пять лет, с 2019 года, я стал первым крымским и крымскотатарским политзаключенным, который был освобожден из российского плена. Все остальные все эти годы – кто-то больше, кто-то меньше, кто-то только начал этот сложный путь – находятся пока в лапах российской власти.
Азиз находится в тюрьме города Енисейска Красноярского края. Мы вместе туда прибывали, только он чуть раньше, он передо мной этапом шел, я буквально с отставанием в два-три дня ехал за ним. Асан находится во Владимире, тоже в тюрьме, потому что по суду нам всем три года тюрьмы назначили, часть которого была зачтена – пребывание в СИЗО, но где-то до конца этого года они будут находиться в тюрьме, после чего будут отправлены для отбывания дальнейшего наказания в колонию строгого режима где-то на территории России. Где это будет – неизвестно, потому что, согласно криминальному уголовно-исполнительному законодательству, лица, осужденные по такой статье, как у нас, – диверсия, не имеют права находиться ближе к дому.
Пока они находятся в тюрьме, состояние у них более-менее нормальное. Я и моя супруга, естественно, поддерживаем связь и с родителями, и с супругами, общаемся. Я после освобождения сразу же с ними поговорил.
Естественно, не только они, а все политзаключенные находятся в зоне внимания украинских правозащитников, а благодаря им – в зоне внимания украинской власти. Я в первые же дни после освобождения встречался с президентом Украины Владимиром Зеленским. И в разговоре я ему передал, что моя личная боль, мое личное переживание, конечно, за всех, но больше всего за Асана и Азиза, хотя болит мне за всех и каждого. Я лично со многими знаком, по этапам, в тюрьмах, некоторых знал до их заключения, с кем-то познакомился во время заключения, с кем-то сидел вместе, в том числе и в тюрьме в Минусинске. Президент сказал, что они находятся в списке вместе со многими другими, и будем стараться в ближайшее время, чтобы эти ребята в следующий раз или через раз попали в состав тех лиц, которые будут освобождаться. В списке они и так есть, имеется в виду уже по факту.
Как мне объясняют, Российская Федерация категорически не хочет освобождать крымских татар, они максимально противодействуют этому, неважно, какая это фамилия. Освобождены были буквально единицы. Это мои коллеги Ахтем Чийгоз и Ильми Умеров в свое время, и Бекир-ага, он из Новоалексеевки, инвалид. И все, и больше никого, все остальные сидят. Некоторые уже, просто отсидев срок, освободились.
Есть севастопольские ребята, которые еще в январе 2015 года чуть раньше Ахтема Чийгоза были арестованы. Это самые первые политические заключенные. Их было, по-моему, четверо, трое освободились просто потому, что вышел срок, один еще, по-моему, находится в тюрьме, потому что ему там дали большой срок. Тогда еще российские суды не зверствовали и дали им еще более-менее небольшие сроки. Сейчас меньше 10 лет мало кто получает, там и 15, и 20 лет получают люди, и понятно, что ждать освобождения очень сложно.
Есть, к сожалению, те, которые уже умерли, находясь в заключении. Одного из них, например Константина Шиллинга, я лично знал. Я его никогда не видел, но мы сидели с ним через стенку, общались, разговаривали, пытались поддержать друг друга, когда находились в симферопольском СИЗО, и, конечно, для меня лично это очень печальное событие. Другой – Джамиль-ага, я его лично не знал, но это мой соотечественник.
Будучи на территории России, я знакомился и с российскими политзаключенными. Очень много там представителей Узбекистана, Таджикистана, кавказских республик, которые по так называемым террористическим статьям проходят. Я наблюдал за ситуацией с преследованиями, с громкими процессами, начиная от таких, например, известных личностей, как Алексей Навальный, уже покойный, Владимир Кара-Мурза и так далее, до каких-то простых обычных россиян, которые ни за что просто попадали под этот прессинг, под административное преследование или под уголовное. В своем последнем слове на суде я выразил и им поддержку, потому что я уверен, что в России – я имел возможность убедиться – много нормальных, настоящих людей, которые в силу своих возможностей пытаются хотя бы выразить свое отношение, не участвовать в подлости какой-то, не поддерживать войну и просто циничное отношение российской власти по отношению к собственным гражданам и тем более к Украине.
Россия аннексировала украинский полуостров Крым в марте 2014 года по результатам так называемого референдума, проведенного в присутствии вооруженных людей в военной форме без знаков отличия. Непосредственно перед референдумом, 26 февраля 2014 года под стенами парламента Крыма собрались несколько тысяч человек, среди которых были сторонники Меджлиса крымскотатарского народа, выступавшие против аннексии Крыма. В результате столкновений на площади погибли два человека. Следственный комитет России возбудил по этому факту уголовное дело, но в итоге возложил всю вину за произошедшее именно на лидеров крымских татар. Столкновения в Симферополе стали началом массового преследования крымских татар российскими властями. Многим лидерам крымских татар пришлось уехать в Украину. Меджлис крымскотатарского народа в 2016 году был признан в России экстремистской организацией, а его деятельность запрещена.
