– Бодяга погодная, – говорит высокий седовласый мужчина, глядя в затуманенное небо над Эльбрусом. На часах 6:30 утра.

Уже третий день на горнолыжную трассу в поселке Азау возле Эльбруса не могут попасть туристы: подъемники отключили из-за угрозы схода лавины. Лавины здесь не редкость: за неделю до приезда в Приэльбрусье тонны снега завалили стоянку рядом с нашей гостиницей. За то, чтобы такое происходило реже, отвечает противолавинный отряд из десяти человек: они расстреливают наст высоко в горах, чтобы снег не сходил самопроизвольно.

Сегодня районная администрация просит спустить лавину, чтобы курорт в поселке Азау возобновил работу. Но стрелять нужно по территории, неподконтрольной лавинщикам, а это большой риск — лавина может разрушить портиволавинные сооружения или сойти на один из поселков у подножья Эльбруса. Чтобы начать стрельбу, администрация должна написать запрос и официально взять ответственность на себя. Там, как всегда, не торопятся. В ожидании команды мы сидим на базе отряда, в 20 километрах от лыжного курорта.

— Да мы не можем ее сейчас спустить! Если б могли, мы бы туда-сюда не ездили! — почти кричит Артур, начальник отряда.

Обстановка накаляется. Его коллега Алим, чья обязанность подавать снаряды для пушки, молча смотрит в окно, ожидая, когда все разрешится.

— Миллионы они теряют! — продолжает кипятиться Артур. — Тоже мне! Мне их миллионы по барабану! Они считают деньги, а я — человеческие жизни!

Тягостное ожидание прерывает Рустам, который привез снаряды из Нальчика. Надо ехать разгружать. Мы рассаживаемся по машинам и едем минут пять. Гараж и бытовка, окруженные соснами — это и есть склад.

— Давай вот так его возьмем. Да не бери один, не надрывайся, сейчас мы его вместе, — мужчины вынимают 80-килограммовые ящики из кузова грузовика.

Снаряды возят из Нальчика. За ними ездит кто-нибудь из отряда, разгружают тоже сами.

— Сопровождение перевозки стоит 400 тысяч, — говорит Рустам. — Если мы будем жаловаться, финансирование могут урезать, а у нас и так зарплата максимум девять тысяч рублей. Из Москвы всех нюансов не видно, там никто не задумывается, что снаряды надо привезти, разгрузить, перевезти пушку на тракторе — и это тоже работа. Мы принадлежим Северо-Кавказской военизированной службе, а она — Роскомгидромет. Если перестанут финансировать, службу и отряд закроют. Какое-то время трагедий не будет, а потом кто-нибудь погибнет под лавиной и службу начнут восстанавливать. Но только когда кто-то погибнет, понимаете?

Рядом с гаражом, куда выгружают снаряды, стоит пушка — КС-19. На зеленом фоне белая трафаретная надпись: «Товарищи! Просьба не ломать орудия, они спасают ваши жизни». И подпись: «Лавинщики». Противолавинный отряд работает со списанным вооружением Минобороны, обычно — послевоенным. Такие пушки перестали делать в конце 50-х годов, и в России уже не выпускают подходящие для них снаряды – когда запас закончится, орудия заменят на другие.

— Лавина — это когда все стихии вместе, — объясняет ведущий инженер отряда Олег Остапцов. — Зимой накапливается много снега, который превращается в лед. Весной эти ледники начинают подтаивать снизу и обрушиваются, снося всё на своем пути. На один квадратный метр земли падают сотни килограммов снега, поэтому обычно не находят даже кости людей.

— Ах, какая красавица! Какая сила! — показывает мне видео прошлогоднего схода лавины Рашид — он работает в отряде водителем.

В комнату заходит Азамат — высокий и всегда суровый. Даже когда все хохочут, он улыбается лишь уголками губ. Я решаюсь уточнить, почему они здесь, почему занимаются этой работой.

— А кто, если не мы? — смотрит мне в глаза Рашид.

Мы рассаживаемся по машинам и едем на точку отстрела. Снег всё не заканчивается. По дороге уточняю, почему так долго ждали, если действительно есть опасность схода лавины.

— Мы не можем командовать «запретить» или «разрешить». Мы можем только давать рекомендации, — объясняет мне по дороге Олег, тот что сетовал на погоду.

Олег руководит каждым выстрелом и отвечает за то, чтобы снаряды попадали в цель.

— Есть места, которые не входят в зону нашей работы, и именно там сейчас скопилось много снега, — добавляет Азамат. — А внизу под этими склонами — здания. В лавиноопасных зонах запрещено возводить дома, но люди всё равно строят.

На поляну, где уже собрался отряд и куда привезли передвижную пушку, подъезжает чиновник на черном Мерседесе. Он не привез документы, но заверил, что письмо будет позже — рабочий день в администрации еще не начался.

— Когда улучшится видимость, мы сможем поставить пушку сюда, — объясняет ему Артур. — Будем стрелять над поляной Нарзанов. Внизу людей нет, но есть строения — кто будет отвечать, если лавина сойдет на них?

Мужчины испытующе смотрят: эта территория — вотчина администрации, но даже при наличии официального письма от нее, отвечать кошельком за чужие постройки желающих нет. Чиновник отвечает, что здания построены незаконно и всё равно подлежат сносу.

— Короче, хозяева нам еще должны будут! — говорит Артур, и все снова веселятся.

Лавинщики сидят около пушки на бревнах, Артур и Олег звонят в МЧС и в МВД, чтобы удостовериться, что дорога и территория вокруг оцеплена и под сход лавины не попадут люди. В руках у Олега планшет с фотографией нужного склона. На снимке — координатная сетка, она помогает наводить пушку ночью, и когда видимость плохая, как сегодня.

Восемь утра. Высота 2000 метров. На улице холодно и неприятная сырость. Азамат прогревает обледенелый ствол пушки газовой горелкой. Алим стоит на грузовике и подает снаряды. Вокруг пушки собрались туристы: одни в ожидании, что сегодня откроют трассу, другие — посмотреть на стрельбу. Лавинщики их не прогоняют — главное, чтобы зрители соблюдали технику безопасности и не выходили из-за бетонных блоков. Олег командует всем приготовиться.

— Мам, я сейчас положу варежки, и они подпрыгнут от взрывной волны.

Слева от меня стоит мальчик лет десяти.

Кровь стучит в висках, кажется, что к этому звуку невозможно привыкнуть. Но каждые две минуты Олег командует: «Огонь!», — Азамат — дергает веревку, Алим — подает снаряд. Я решаюсь открыть глаза и еще раз посмотреть на выстрел. Туристы пытаются снимать происходящее на телефоны — руки дрожат и не слушаются. Видимость почти нулевая. Раздается еще дюжина выстрелов. После финального — грохот такой, словно горные хребты сейчас сложатся как карточный домик.

По горе медленно ползет большое снежное облако и раскалывается на две части. Лавина спустилась.

Сошедшую на дорогу лавину расчистили к вечеру. На базе противолавинного отряда темно и тихо — все разъехались по домам, только в бытовке напротив горит свет — здесь живет ведущий инженер отряда Олег Остапцов.

— У меня здесь не разуваются. Курточку сюда можно повесить, — он показывает на прикрепленные вертикально к стене лыжи, которые служат вешалкой, затем проводит меня в другую комнату. — А вот мой иконостас!

Две стены почти полностью увешаны черно-белыми фотографиями с Южного полюса: в 1984 году Олег поехал в экспедицию в Антарктиду старшим инженером-метеорологом и совершил кругосветное путешествие. Так и полюбил лед, а вместе со льдом и море, и снег.

— Такие вещи как Антарктида начинаются с детства. Когда я учился в младших классах, учитель рисования читал нам книжки про путешествия. Примерно тогда я обнаружил себя завороженным этой землей.

Родная ростовская область привлекала Олега меньше, поэтому, окончив школу, он уехал учиться на железнодорожника. Отслужил в советских мотострелковых войсках, а после поступил в Ленинградский гидрометеорологический институт.

— Мне же нужно было в Антарктиду! А туда не попадешь без соответствующего образования. Институт сделал из нас путешественников: летом по экспедициям на Сахалин, в Тундру, в Сибирь. И никто даже не рвался домой — чем дальше и труднее экспедиция, тем престижнее. Больше 20 лет я к ней шел, к моей Антарктиде.

Когда Олег уезжал на 20 месяцев к своей Антарктиде в составе 30-ой Советской Антарктической экспедиции, у него уже были жена и годовалый сын.

— Так тяжело было уезжать! Но жена не возражала — я же не один такой был. У кого-то нормально идет, у кого-то нет: мы развелись через четыре месяца после моего возвращения.

Команду экспедиции отправили из Ленинграда самолетом во Владивосток: оттуда корабль отчаливал в кругосветку. Заходили в порт Сингапура, через Индийский океан пересекли экватор. Олег, как и все члены экспедиции получил «печать Нептуна на задницу» — так говорят, когда метят мазутом тех, кто по воде впервые пересек экватор.

На острове Маврикий местные жители выращивали сахарный тростник, из которого делали ром. Этот тростниковый самогон обходился дешево, поэтому перед отбытием команда запаслась трехлитровыми банками с огненной водой. В Уругвае набрали пресной воды и двинулись в Антарктиду, на станцию Беллинсгаузен.

— Мы пришли в полярную ночь в 20-х числах декабря 1984 года. Я увидел малиново-фиолетово-розовое небо и всю ночь не спал — ходил по палубе, глазел. Меня аж колотило от того, что мечта сбылась.

Семь месяцев 200 человек путешествовали по миру, а потом разделялись на разные станции: где-то зимовать остались 100 человек, а на станции команды Олега — всего 14. Разгрузившись на станции «Мирный», «Михаил Сомов» — научно-экспедиционное судно, на котором на южный континент прибыли участники экспедиции, — направился к станции «Русская» по морю Росса, где зажатый нагнанными мартовским ураганом льдами он оказался в вынужденном дрейфе. Оставшихся участников экспедиции, среди которых был Олег, эвакуировали с «Сомова» только в апреле, когда к нам на помощь пришло другое судно. Команда заехала за продуктами в Новую Зеландию, чтобы вернуться и, хоть и с опозданием, сменить отзимовавший состав — таков порядок. Уже началась зима и кромка пакового льда, который окружает Антарктиду, стала стремительно уходить на север: вертолет, который летит к станции с материка, мог ее не достать — пролетал он всего 50 километров, а теперь до станции было в три раза больше. Властвовала полярная ночь — светлое время суток составляло не больше трех часов. Полеты проходили в темноте в условиях плохой видимости. На разгрузке разбился второй вертолет. Никто не погиб, но дальнейшую выгрузку прекратили — половину топлива для зимовки на станцию не завезли.

— Электричество и отопление на станции обеспечивали дизельные электростанции. Нам дали право решать: оставаться зимовать с запасом топлива в два раза ниже нормы или уходить. Переться через весь земной шар, чтобы уйти? Конечно, все остались. Так и жили с минимальным отоплением: было холодно и сыро, пришлось почти весь год спать одетыми. Не хватало тепла просушить помещение, и на потолке собирался конденсат. Эти капли так раздражали! То на макушку тебе капнет, то на нос. А поспать удавалось часов пять максимум. Я проспал пару раз, всего на полчаса, но с таким кайфом встал — почувствовал, что наконец-то отдохнул. К середине экспедиции я мечтал, что по возвращении домой не придется вставать в половину шестого утра. Через полгода пароходы привезли новую смену, и наконец можно было выспаться. И что вы думаете? Проснулся в половину шестого и до сих пор так встаю.

За 11 месяцев на станции Ленинградская Олег привык жить в окружении льда. Поэтому даже в Ростове, куда он вернулся после экспедиции, пошел работать в снеголавинную партию — изучать ледники в недоступных местах. Во времена перестройки успел посбивать лавины в Домбайском противолавинном отряде, но в девяностые его закрыли, и с работой стало совсем плохо.

— В середине 90-х пытался даже торговать на рынке. Тогда я начал крепко пить. Выйдешь на рынок, водки проглотишь, шары зальешь — там трезвым стоять невозможно было. Ну не мое это!

Так прошло несколько лет: в противолавинном отряде Приэльбрусья Олег начал работать в 2000-ом году.

— Я пришел в профессию лавинщика сознательно. Сначала, может, из-за романтики, а потом это стало образом жизни. Мне очень повезло: почти всю сознательную жизнь я занимался тем, что любил. В Приэльбрусье я в ладах с самим собой.

Но в горах не только романтика. Самое страшное, по словам Олега, когда поиск погибших при сходе лавины вызывает новые трагедии. Иногда приходится заходить так далеко, что возвращаться еще опаснее, чем продолжать путь. Однажды его самого едва не завалило лавиной.

— Когда меня понесло лавиной по лесу, я увидел перед собой тоненькую веточку. Ухватился, а она оказалась прочной настолько, что удержала меня. Лежу на склоне, а сзади блок снега подъезжает, и я понимаю, что либо задохнусь, либо шею сломаю. Решил отпустить ветку: проехался по склону метров двадцать и на ноги встал, а основная масса лавины ушла вперед. Со мной был друг — Душман — кличка у него такая после Афгана. Он далеко стоит, я кричу изо всех сил: «Душмаааан!» — а голос от страха совсем тихий. Но я вдохнул поглубже и крикнул: «П****ц пришел!» А потом смотрю: стою на доске — так называется один из видов лавины, — она уходит вниз, а я по ней иду как по ступенькам вверх. И все — лавина ушла вниз. После этого мы с Душманом еще постояли немного, чтобы колени перестали дрожать.

Несмотря на то, что иногда приходится рисковать собственной жизнью, спасителем других Олег себя не чувствует.

— Бывало, когда на маршрут выходишь, начинает давить недоброе предчувствие — тогда я разворачиваюсь и ухожу. И такая гора с плеч! Ведь все должно быть надежно — на тебе жизни людей, за которых ты отвечаешь. Иногда сознательно рискую, потому что другого выхода нет. В ростовской снеголавинной партии мы измеряли осадки в труднодоступных районах и передавали данные на метеостанцию. В горах в июне снег еще не сошел, а ледник тает — под настом вода аж льет, но до этого прибора нужно было еще дойти. Лишнее движение — и все двинется на тебя. Я встал на четвереньки и карабкался так 400 метров. Назад уже по своим следам шел. Наверное, ангел-хранитель сильный, раз столько мне сходит с рук. Или, может, я еще нужен в этом мире: это твой путь — иди и не сетуй.

Олег по инерции продолжает размешивать мед в чае, часто вздыхает.

— Одиноко здесь бывает. Думаю, что при такой жизни все-таки что-то теряешь. Это ж ненормально вот так здесь жить. Читали «Маленького принца»? Помните, Лис сказал: «Нет в мире совершенства!». Хотя я больше приобрел, конечно. Просто есть неустроенная сторона жизни. У меня нет рядом человека, которого любишь.

За окном идет характерный только для горной местности ливневый снег. Капли шумно и громко стучат по крыше и напоминают, как капало с потолка на Антарктической станции 50 лет назад.

— Знаете, Антарктида до сих пор манит. Друг из Америки увидел мою фотографию на Эльбрусе и спрашивает: «Всё еще зима?». Да, говорю, всё осталось по-прежнему. Наша зима продолжается.