Бесконечная война

Часть первая

Сестра

Только бездонные голубые глаза позволяют узнать некогда обаятельную и деятельную Элиму в этой надломленной, потерявшей интерес к жизни женщине. Трудно поверить, что ей всего 42 года. Из них ровно треть – 14 лет – она отдала попыткам спасти своего единственного брата Адама, увезенного из родного дома во время зачистки в Грозном и осужденного на 18 лет тюрьмы. Недавно у нее обнаружили рак. Неоперабельная опухоль мозга. По оценкам врачей, жить ей осталось всего ничего.

"Не осталось слез, и сердце перестало ныть", – сказала Элима, чье имя в данной статье было изменено, когда мы с ней прогуливались по маленькому городку недалеко от Праги. Казалось, она так и будет говорить односложно, короткими фразами. Но нет, все-таки разговорилась.

Вторая война началась жестоко. Окружали дома, кварталы, районы, села и брали всех подряд. Насилие и продажа родственникам избитых до полусмерти людей и мертвых тел получили широкое распространение. Даже за заведомо ложную информацию о пропавших брали деньги, а потом матом прогоняли родственников, чьих сыновей, мужей и братьев увезли в неизвестном направлении.

Адама забрали из его дома в частном секторе Октябрьского района города Грозного. Поздно вечером 16 апреля 2000 года у ворот остановились УАЗы, бронетранспортер, военные в масках вломились в дом и с ходу стали избивать молодого человека.

Особую ярость у военных вызвала книга, которую читал Адам, – "Декамерон" Боккаччо. Один из военных швырнул книгу на пол и с грязной руганью стал топтать ее, а другой всех на глазах расстегнул ширинку и помочился на нее. Отец Адама возмутился: "Что вы себе позволяете, как вы смеете?!" На него посыпались удары прикладами автоматов, и он потерял сознание. На сползшую на пол у стены мать не обратили внимания. У нее тогда случился первый инфаркт.

Били и говорили: "У тебя никогда не будет детей! Мы вас селекционируем!"

Били и говорили: "У тебя никогда не будет детей! Мы вас селекционируем!"

"Я хорошо шила, и деньги у нас были", – продолжает свой рассказ Элима. Оперативная группа МВД РФ Октябрьского района Грозного располагалась в трехэтажном корпусе бывшего интерната для глухонемых. Когда вместе с мужем она пришла к главному входу, там уже стояли чеченцы, у которых накануне ночью увезли сыновей и братьев. На фасаде, на раме окна, заложенного мешками с землей, было написано белой масляной краской: "Нам пох… ваше горе". Стены были исписаны названиями городов и именами с фамилиями омоновцев, которые приезжали в Чеченскую Республику. Особенно врезалось в память: "Поможем умереть. ОМОН. УВД ХМАО".

"Вся система так построена, что ты никто, а немытый хам с автоматом – хозяин твоей жизни. Я потом узнала, что все, что касается денег, отлично налажено. Вы даете деньги, и они уже не говорят "не видели, не брали". Деньги нас связывали неким договором. Не было случая, чтобы они отказывались от денег".

В тот день у Элимы взяли две тысячи долларов, но брата не отпустили. Сказали прийти за ним следующим утром. На следующий день запросили еще полторы тысячи. Прождав до поздней ночи, Элима снова вынуждена была уйти без брата. На третий день выяснилось, что офицер-контрактник, который брал у Элимы деньги и обещал "посодействовать", уехал домой, в Ханты-Мансийск. Сообщивший эту новость сотрудник оперативной группы запросил уже пять тысяч долларов. "Теперь труднее. Он в деле, будет суд. Но ты не переживай, жив твой брат", – сказал он.

Занятые в долг и отданные тому самому сотруднику пять тысяч долларов не помогли Элиме даже увидеть брата. Передачи с едой и одеждой брали охотно. Это потом она узнала, что омоновцы все оставляли себе. Элима уже не помнит, по чьей рекомендации наняла адвоката и сколько ему заплатила. Помнит, что денег ушло много. Все деньги, которые с момента ареста Адама она держала в руках, тратились на его спасение. До суда Элима похоронила родителей. В народе про таких говорят: сгорели от горя. Продала родительский дом и машину Адама за бесценок. "Денег не было, – рассказывает Элима, – руки не слушались, шить уже не могла".

Наступил день суда. "В зал суда ввели что-то скрюченное, всклокоченное, которое, странно расставляя ноги, неуклюже передвигалось к клетке для обвиняемых при помощи конвойных… От моего крика конвойные у дверей сначала застыли, а потом направили на меня автоматы. Когда я осознала, что это что-то, которое враскорячку волокут – мой брат, мой мозг и сердце взорвались одновременно. Мне показалось, что мне снится страшный сон с чудовищами, который вот-вот закончится. Адвокат брал деньги, но ни разу не навестил брата! А его там пытали..."

"Обвинения были наспех состряпанными и откровенно абсурдными. Судья просто обязан был оправдать Адама и освободить там же, в зале суда. Но судья не решился и монотонным голосом зачитал приговор: 18 лет в колонии строгого режима за терроризм и убийство. Адам никого не убивал! Через своих клиентов я выяснила, что тот русский, в убийстве которого обвиняли моего брата, всю жизнь пьянствовал и умер своей смертью. Его похоронили сердобольные люди, и я нашла их! Я разыскала место захоронения, сфотографировала. Свидетели клялись и божились, что тот умер сам. По крупицам я приносила адвокату, что мне удавалось выяснить… Но вдруг началось непонятное. Один за другим свидетели стали отрицать все, что до этого говорили мне. Чувствовалось, что они напуганы до смерти. Адвокат "потерял" мои фотографии, данные свидетелей и мои записи их рассказов…"

Рассказывая про пытки брата, Элима судорожно стискивает пальцы.

"До ареста мой брат был ростом 1,90 м. Высокий, статный молодой человек 20 лет, с густой шевелюрой. У него отбиты все внутренности. Переломаны пальцы рук: Адам отказался подписывать пустой бланк... Еще его подвешивали на турник с завязанными руками и ногами. От этого кости выходят из суставов. Он висел, а на голову надевали пластиковый мешок и завязывали на шее веревкой. Когда задыхался и терял сознание, снимали. Когда он дергался от удушья, причинял себе немыслимые боли… Ставили лицом к стене, руки на стену, заставляя широко расставить ноги. Били в промежность и кричали, что у него никогда не будет детей… В задний проход вставляли трубку, туда вводили колючую проволоку, а трубку вытаскивали. Колючая проволока остается в прямой кишке. Остальные сбегались смотреть, когда резко выдирали колючую проволоку с вывернутыми кишками! Они называли это "розой". Насильно открывали рот и паяльником прижигали полость рта. Он не мог ни есть, ни пить… В спортивном зале интерната омоновцы повесили крест из рельсов. К нему привязывали задержанных и пытали током. Выживших волокли обратно в камеру и бросали на холодном полу у входа… Кто быстрее ломался и подписывал на себя показания и приговоры – тех пытали для удовольствия. Омоновцы напьются, а потом развлекаются.

Адаму еще не повезло, что он высокий. Его били и за то, что чеченец, и за то, что высокий. Били и говорили: "У тебя никогда не будет детей! Мы вас селекционируем!"

"Ты никто, а немытый хам с автоматом – хозяин твоей жизни."

"Ты никто, а немытый хам с автоматом – хозяин твоей жизни."

Пока Элима металась от безысходности, командированный в Чеченскую Республику сотрудник ФСБ, представившийся Сергеем Бобровым, приходил к ним домой на "беседы", выясняя, когда она собирается обвязаться поясом шахидки. На недоуменный взгляд Элимы отвечал, что на ее месте именно так бы отомстил "распоясавшимся военным".

"Когда в Москве я рассказала Анне Политковской об Адаме, она заплакала. Все это я наговорила ей на диктофон у них в редакции "Новой газеты". Она собиралась написать большой материал про Адама и других чеченских заключенных и выступить в Европе. Наши ребята из тюрем ей много писали. После убийства Анны меня нашли и угрожали. На кассете было все о нашей семье, захвате Адама, пытках, суде, кого и как я подкупала, чтобы облегчить страдания Адама. Сначала меня "трясли" федералы, а потом подключились кадыровцы".

Элима объездила почти всю Россию. Вернее, те города, где есть тюрьмы. Денег не было, и она бралась за любую работу – от нянечки в больнице до уборщицы на вокзале. Античеченская истерия витала в воздухе, и Элима вынуждена была скрывать, что она – чеченка. Благо никто документов не просил и официально ее не регистрировал, чтобы не оформлять пенсию и социальные выплаты.

Крохотный заработок Элимы уходил на продукты и медикаменты не только для Адама, но и для его сокамерников. Потом добавились расходы на оплату мобильного телефона, который у заключенных регулярно конфисковывают сотрудники тюрьмы – чтобы продать обратно.

Спала где придется. Если повезет – в пустой палате, а в основном в каморке для грязного больничного белья. Первый раз Элиме удалось получить свидание с Адамом через год с лишним после его отправки по этапу.

"Я взяла руки Адама и приложила к своим щекам, закрыв глаза. Он стеснялся своих изломанных пальцев. Шутил, что до свадьбы заживет. И я перед ним хорохорилась: мол, все у меня замечательно. Мы вспоминали наших родителей, детство, как мы купались на речке, ходили в лес за ежевикой. Даже кота Муську вспомнили и собаку Тарзана. Зная, что нас подслушивают и подсматривают, я сделала так, что он положил свою голову на мое плечо и как будто уснул. Вот в такой позе, при выключенном свете, он мне рассказал про зверства и пытки. Я гладила его по голове и нащупывала сплошные болячки и шишки. Что они сделали с моим братом? Будь они прокляты!"

Адам не сдается и поэтому не вылезает из карцеров. Борется не только за себя, но и за ребят, которые оказались в еще худшем состоянии, чем он сам. Адам изучил Уголовный кодекс и Конституцию Российской Федерации и борется грамотно. К нему регулярно наведываются сотрудники ФСБ и прямо заявляют: из тюрьмы он никогда не выйдет.

Адам рассказал Элиме, что чеченских заключенных заставляют брать на себя преступления, которые совершены даже после их ареста "Они не беспокоятся даже о простой формальности, что что-то с чем-то не сходится!" – восклицает Элима.

"Почему наши ребята радикализуются? – риторически спрашивает она. – Половину наших здоровых, умных ребят незаконно пересажали в тюрьмы, чтобы один серенький, невзрачный человечек из КГБ смог править огромной страной и обеспечить сохранность наворованного его пьяницей-предшественником и его окружением. А остальная часть населения обречена влачить жалкую жизнь. Одни тайно бегут в Европу, другие – в чужую им Сирию".

За долгие годы Элима навестила не одну сотню совершенно незнакомых ей чеченских ребят, у кого из близких никого не осталось. Передавала продукты и весточки. По просьбе Элимы я не упоминаю город и номер тюрьмы, где содержится Адам. По ее словам, в России нет ни одной тюрьмы, где не было бы чеченцев, обвиненных в терроризме, бандитизме и незаконном хранении оружия.

Часть вторая

Солдат

Он позвонил глубокой ночью и сказал: "Я звоню из ада". 47-летний Мовсар участвовал в первой чеченской войне. Теперь он сидит в тюрьме в Архангельской области с приговором и сроком – 24 года строгого режима за терроризм, покушение на основы государственного строя и целостность Российской Федерации. Приговор точь-в-точь совпадает с приговорами тысячам чеченцев, захваченных во время зачисток в первые годы Второй чеченской войны.

Мовсар не жалеет, что сопротивлялся. Но не может простить себе, что, вместо того чтобы активно влиться в политическую жизнь республики после Хасавюртовских соглашений, занялся восстановлением разрушенного отцовского дома. "Сначала надо было обезопасить место для дома", – говорит он.

27-летний молодой человек в дубленке и вязаной шапке поехал защищать Грозный в середине декабря 1994 года на старой отцовской машине. По дороге заехал в кафе и набрал полный таз чеченских лепешек с творогом и несколько термосов чая для защитников столицы. Автомат и обмундирование подобрал на улице города уже на следующий день. Бойцы дудаевской армии не хотели, чтобы мирные чеченцы рисковали, и поручали им только оказание помощи раненым, доставку воды и продуктов. Когда бомбежки и артиллерийские обстрелы вытеснили чеченское сопротивление из Грозного, Мовсар – он этого не скрывает – примкнул к нему. "Я защищал свою страну от оккупантов. Президент России Ельцин официально заявил, чтобы все взяли "столько суверенитета, сколько смогут проглотить". После многовековых унижений чеченцы приняли решение отделиться от России. Мы не сделали ни одного выстрела на территории России. К нам пришли с оружием, и мы их встретили с оружием. Пришли бы с музыкой, и мы бы достали свои музыкальные инструменты. Я до сих пор уверен, что боролся против российского государственного терроризма", – говорит Мовсар.

Военные в масках приехали за ним ранним промозглым утром 26 февраля 2000 года. Его, сонного, вытащили из постели, выволокли во двор и бросили лицом вниз в лужу с мокрым снегом. Заливающуюся лаем собаку пристрелил солдат, который беспечно курил и придавливал голову Мовсара тяжелым сапогом. "Чеченская тварина, будешь знать, как пасть разевать!" – выругался военный и потушил окурок о голову Мовсара. В месте ожога, на темени, волосы у Мовсара больше не растут.

В это время военные перерыли дом в поисках оружия. Ничего не нашли. Не таясь, принесли из бронетранспортера мешок с оружием и, высыпав содержимое, оформили все на Мовсара. Под крики матери, жены и плач двоих малолетних детей его закинули в грузовик на голые, холодные тела со связанными руками и ногами, и увезли. Кроме Мовсара, прихватили большой ковер из гостиной, чугунные сковородки, казан и банки с огурцами из подвала. Ехали долго, стояли долго и наконец привезли на какую-то военную базу. Двое контрактников залезли в кузов, откинули брезент и стали играть в "ромашку": живой – не живой. Пинали сапогом сбоку, прямо под ребра. Было видно, что им не впервой. Застонал – живой. Молчит – подкатывали, как рулон, к краю и скидывали с грузовика.

В живых осталось всего двое: Мовсар и еще один парень, у которого один глаз был черного цвета, а нижняя половина лица раздроблена. "Этот парень пытался раскрыть слипшиеся губы и что-то сказать. Но меня наотмашь ударили прикладом автомата, и я потерял сознание. Парня этого я больше никогда не видел. Скорей всего, он умер. Очнулся я в клетке, где не мог ни сесть, ни растянуться. В этой клетке я находился без малого три недели. Подбородок приходится прижимать к груди, согнутые колени на уровне ушей. Туалет – один раз в день. И такой холод! Я мечтал умереть. Клеток и людей в клетках было очень много. Каждые полчаса кто-то из охраны обходил клетки и чем-то тяжелым бил по верху. Забыться или задремать не было никакой возможности. Из этой клетки уводили на допросы, где пытали током.

Приходит вертухай, открывает клетку, а человек должен быстро выползти из нее, разогнуться и побежать. Естественно, я не мог разогнуться – не то что бежать. Били жестоко. Споткнулся и упал – напускали собак. Вопрос на допросах был один: где Масхадов? Но и знал бы – не сказал. Требовали фамилии воюющих или воевавших. Щипцами дергали кожу, ногти. Подвешивали за ноги, одевали на голову пластиковый пакет и курили в него. Паяльником жгли пятки. Битье по почкам бутылками с водой – это самая легкая пытка. Выводили на улицу голыми, обливали водой из шланга и заставляли стоять. Водили вешать. Переставал дергаться – снимали. Снова и снова. Когда терял сознание, делали какие-то уколы.

"Я давно умер, и я не тот, кем был. Если есть на земле ад, я в этом аду нахожусь."

"Я давно умер, и я не тот, кем был. Если есть на земле ад, я в этом аду нахожусь."

В клетках умирали десятками. Каждый день их оттаскивали другие заключенные. У умерших были переломаны и раздроблены кисти рук, ноги, отрезаны уши, переломаны челюсти. От избиений и пыток тела были ненормально черные. Нам приказывали их складывать штабелями и класть между ними взрывчатку. От взорванных тел оставались пыль, ногти и зубы. Нет тела – нет дела".

В конце марта нас всех выпустили из клеток и повезли на какое-то поле. Военные были особенно злые. Всех нас, полураздетых, вонючих, поставили в один длинный ряд и сказали идти. Мы не знали, что стоим у минного поля. Думали, будут стрелять в спину. Один арестант вдруг сорвался с места, как безумный, а военные боялись идти за ним в поле. Нас всех погнали за ним, и сразу же начались взрывы. Тела летели вверх, разрываясь на части. Мы моментально покрылись чужой кровью, кишками и лоскутками обожженной кожи. А "безумный" все бегал, как заколдованный. Может, тогда у меня галлюцинации были, но я увидел, что лучи выглянувшего из облаков солнца освещали только его. Я молился и шел – и вдруг меня подбросило тоже. Но это взорвался товарищ рядом, а меня только контузило и ранило осколками.

Когда на поле подорвались все, послали вторую цепочку арестантов-чеченцев – убедиться, что мин нет, и собрать остатки того, что было человеческими телами. Их же заставили вырыть траншею и закопать это одной кучей. Я молился, чтобы я там же умер, но для чего-то остался в живых. В клетку меня больше не сажали. Раны начали гноиться. Я их промывал водой, которую приносили пить. Неожиданно, примерно через неделю, меня отправили в Чернокозово. Там меня еще били. Оттуда в Пятигорск. Суд. 24 года".

Тринадцать с половиной лет Мовсар уже отсидел. Полгода под пытками суд не засчитал, как горько шутит Мовсар, приняв это за санаторий. На вопрос, как ты выдержал все эти пытки, холод и голод, у Мовсара один ответ: "Всевышний только знает. Я давно умер, и я не тот, кем был. Если есть на земле ад, я в этом аду нахожусь. Только Всевышний поможет мне и другим чеченским ребятам, которые гниют в тюрьмах, в прямом смысле этого слова.

В очередной раз я висел в камере около суток в наручниках и голый, в невозможном холоде. Сказать, что мне было больно – значит, ничего не сказать. Я кричал и дергался. Потом я шептал молитвы и желал себе смерти. Я взывал к Всевышнему, и у меня было ощущение, что там, где я нахожусь, его нет и мои молитвы ударяются об стены и сползают вниз. Я это видел и осознавал, что схожу с ума".

Мовсар относится к числу несломавшихся чеченцев. Не идет на "сотрудничество" – выполнение грязных поручений администраций тюрем. Не писал апелляций, не думает обращаться с просьбой об условном освобождении и вообще ведет себя как человек, который знает, что живым из тюрьмы не выйдет. Почти все время проводит в штрафном изоляторе, где с 6 утра до 10 вечера обязан находиться на ногах в темноте. На стенах наледь, с потолка капает. На бетонном полу всегда по щиколотку грязная, мутная вода.

В начале августа прошлого года к нему пришли сотрудники ФСБ и сказали, что принесли "горячий привет от Рамзана Кадырова". Мовсару предложили пойти добровольцем на Украину – воевать за Россию. За это, если выживет, ему обещают свободу. Мовсар выбрал тюрьму. И главное, как он говорит, таким образом убедился, что Рамзан Кадыров в курсе, что тысячи чеченских ребят гниют в тюрьмах ни за что.

С середины августа прошлого года я потеряла любую связь с Мовсаром.

Часть третья

Надзиратель

Сотрудники российских тюрем, в массе своей, на контрактной основе воевали или служили в Чеченской Республике. Это накладывало отпечаток на работу по возвращении. Пытками, истязаниями, психологическим подавлением заключенных-чеченцев они повышают самооценку и двигаются по карьерной лестнице. Мне удалось поговорить с тюремным сотрудником среднего звена, который не похож на своих коллег. Он мог бы стать правозащитником, но считает, что, работая там, за колючей проволокой, сумеет сделать больше для страдающих людей.

Назовем его Алексеем.

– Значит так, я не называю имена, фамилии, должности и, как понимаете, название и расположение тюрьмы, где я работаю.

– Несколько месяцев вы не соглашались на разговор. Что, в итоге, на вас повлияло?

– В моей жизни было много несправедливости, и это замкнутый круг. Осознал, что надо начинать с себя, и хочу искупить свою вину, я не безгрешен.

– Как вы пришли в тюрьму?

– Как вам сказать, – из Чечни или через нее. Несколько раз по два-три месяца попадал туда в командировки. А до этого, после армии пошел в милицию – другой работы в нашем городке не было. Из милиции нас посылали на контрактной основе в Чеченскую Республику. Психологическая подготовка была конкретная, не мог даже дождаться, пока доедем. Хотелось всех порвать к чертовой матери. В реальность попал сразу – участвовал в спецоперациях по задержанию террористов. Сопровождал группы захвата. Вместе с избитым до смерти "террористом" ребята прихватывали добро из домов, бывало и машины забирали. Но наше начальство на это закрывало глаза. По возвращении с нами работали психологи. Успокаивался. Я и к батюшке в церковь ходил. Но то ли он меня не понял, то ли я его... Но потом все же решил, узнаю-ка я, в чем там дело с этой Чечней и этими чеченцами, чего им неймется. Брал книги в библиотеке, в интернете много информации нашел. В следующую поездку ехал с другими мозгами и глазами.

– А сколько еще таких было среди контрактников, кто задавался вопросами?

– Ни одного. По крайней мере, я не встречал. Вседозволенность и безнаказанность отрывает человека от реальности. Перед сослуживцами и начальством я никогда не показывал, что меня интересует что-то больше того, что начальство считает нужным.

– Когда произошла переоценка ценностей?

– В Старопромысловском районе, на улицу Заветы Ильича поехали брать пособника боевиков. Один из наших информаторов-чеченцев, мы их зовем "суками", донес. Приехали – там никого нет. Сидели в засаде, никто не пришел. Ребята голодные, злые, решили оторваться на жильцах дома. Выбили двери, заскочили. В нашем деле главное – это внезапность, крики и психатака. Используется мат, самый грязный. Я заметил, что чеченцев это парализует. Квартирка была чистенькая, простенькая. Женщина лет пятидесяти и ее сын. Молодой человек, неестественно бледный, худой, с аккуратно причесанными волосами и огромными глазами, полулежал на диване. Мать его кормила с ложки. Наши решили, что он боевик раненый, и женщина за ним ухаживает.

На крики "Встать!", "К стене, сука!", "Руки за голову! Ноги расставь! Пошевеливайся!" она встала и как-то снисходительно посмотрела на нас. Среди шума и мата она тихо, но четко сказала, что ее сын инвалид, он не ходит, и она сейчас покажет удостоверение инвалида...

Прокуратура и судьи прекрасно осведомлены обо всем. Все, что от следователей требуется, – не оставлять явных следов своей "работы". А остальное все на мази.

Прокуратура и судьи прекрасно осведомлены обо всем. Все, что от следователей требуется, – не оставлять явных следов своей "работы". А остальное все на мази.

Тут у ее сына начался припадок эпилепсии. Но ребята накинулись, стащили его вместе с одеялом на пол и стали пинать. Он, как перышко, взлетал под потолок и, сложившись вдвое, падал обратно. Мать набрасывалась на них, как тигрица. Ей тоже врезали так, что она отлетела к стене. У парня из ушей и носа пошла кровь, а глаза остались очень широко открытыми, как бы удивленными. Переступили через тела, пошли на кухню. Прихватили все, что можно было погрызть, и ушли крушить и убивать дальше. В тот день за группой осталось двадцать с лишним трупов и пятнадцать захваченных из собственных домов молодых ребят... Мне было стыдно и больно. Я не убивал, но я стоял рядом и не мешал. Я перестал ездить с группами захвата. Потом я торговал трупами.

– Объясните, что значит торговать трупами?

– Очень просто. Привозят полутруп, уже обработанный нашими. В суровых условиях содержания многие не выживали. В автозаке пытали током. Усердствовали так, что у людей в буквальном смысле слова слетали крышки черепов. Паяльной лампой жгли. Ногти дергали плоскогубцами. Были у нас такие, которые любили привязывать живых людей к танку и возить по дорогам и полям. Привозили ободранные кости.

Для содержания задержанных были вырыты ямы разных размеров. Туда наливалась известь и спускали арестанта. Известь разъедает. Сверху ямы прикрывались бревнами. В ямах побольше сидели и по пять-шесть человек. Мертвые там же лежат с живыми по нескольку дней. Чеченцы почтительно относятся к мертвому. Но тут мертвого клали ничком и сидели на его спине на корточках. В яме не выпрямишься. Там же справляли нужду. Мимо ям пройти невозможно было, такой смрад стоял! Люди мерли, как мухи.

За ними приходили родственники. Но труп вот так просто не отдашь. Отчетность и все такое. Чеченцы знали, что мы не отдаем трупы, и предлагали большие деньги. Мы знали, что у семьи, как правило, нет таких денег и что их собирают в складчину родственники, соседи и даже все село. Эти деньги надо было делить с начальством. Я себе не оставлял за трупы денег, а брал только, чтобы наверх отдать. Я многого не мог сделать. Система тебя затягивает и обязывает.

– Почему бы вам не оставить эту работу?

– Вы думаете, мне дадут это сделать? Я умру от "сердечной недостаточности" или на меня такой компромат нарисуют... Но правозащитник не может сделать столько, сколько я…

– В чем заключается ваша помощь?

– Ну, помогаю я не всем. Отпетым негодяям не помогу. Вы понимаете, сразу видно по человеку, виноват он или нет. Был такой случай. Привезли парня-чеченца. Схватили на улице в Москве. Студент вуза. Просто прицепились из-за кавказской внешности, попал в жернова, так сказать. Я многое повидал на своем веку, но то, что вытворили с ним... Парень был совсем молодой. Его насиловали бутылкой из-под шампанского так, что бутылка треснула в кишке и обратно ее вытащили вместе с внутренностями. Врачей не звали пару суток. Я даже не знаю, как он не истек кровью и не умер от боли. Его прессовали целую неделю, и он подписал все, что ему подсовывали, в надежде, что на суде откажется от показаний. Суд пропустил мимо ушей признания, добытые под пытками, и парню впаяли 20 лет. Я спросил ребят, которые его конвоировали: а чего это вы с ним так? Они сказали, что у него судьба такая, и расхохотались. Вы понимаете, они себя мнят вершителями судеб.

Я тоже избиваю, кричу, матерюсь, но без свидетелей помогаю, как могу. Если я уйду, мое место займет садист и изверг. Многие больные на голову. Неудавшаяся жизнь, безработица, взятки на каждом углу. Чиновники, которые жируют и плотно обосновались за рубежом. И эти ребята себя спрашивают: а чем я хуже? Избивать, мучить и пытать никто не мешает. Совершенно безнаказанно можешь это делать – только улучшай показатели. Твоему начальнику абсолютно до лампочки, как ты добиваешься показателей. Ты начальнику улучшаешь статистику, а начальник тебе – льготы, премии, звания. А ему, в свою очередь, его начальство дорогу открывает к карьерному росту и благам.

Прокуратура и судьи прекрасно осведомлены обо всем. Все, что от следователей требуется, – не оставлять явных следов своей "работы". А остальное все на мази. Если попадутся, то они же без каких-либо угрызений совести засудят нашего брата так, что мало не покажется. Не ломающихся и отказывающихся давать нужные следователям показания заключенных чеченцев вывозят в тюрьмы Иркутской, Владимирской, Кировской, Свердловской, Красноярской, Омской областей, Карелии и Хакасии.

На этих зонах существуют "пресс-отряды", или отряды-карантины. В "пресс-отряды" входят заключенные – убийцы и воры с букетом статей. Администрации тюрем создают для них льготные условия и легкую жизнь. У них свои спортзалы, там же, в колонии. Разрешается большое количество передач с воли, сигареты, выпивка, наркотики, женщины, телевизор, мобильные телефоны. Кроме облегченных условий содержания, администрация им пишет хорошие характеристики и выводит на УДО – условно-досрочное освобождение.

– Чем еще вы можете помочь заключенным, которых считаете невиновными?

– Обеспечиваю телефонами, лекарствами, продуктами, теплой одеждой. Многие очень больны и страдают от холода. Помогаю мстить беспредельщикам из пресс-хаты. Ну и сам тем гадам ставлю палки в колеса, как могу.

– Как вы думаете, возможен ли пересмотр уголовных дел, по которым осудили тысячи чеченцев?

– Возможен при одном условии. Если режим Путина рухнет, и военных лишат званий, должностей и привлекут к суду. Не только нынешних, но и бывших, которые на "заслуженном отдыхе". Для них эта Чечня стала манной небесной. Теперь даже дело не в одном Путине. Система себя чувствует безнаказанно и потеряла связь с реальной жизнью. Они только своего спасут, и то только ради шкурного интереса. Чтобы всех за собой не потянул. Даже если снять верхушку, в тюрьме ситуация не изменится сразу. Очень надо продумать этот вопрос. Если и начнут пересматривать дела, вперед полезут самые прыткие и живучие – гады. На них администрация пишет хорошие характеристики. А бюрократия – это бумажки, долгий и медленный процесс. Эти ребята плохи, совсем плохи. Вот мы с вами сейчас разговариваем, а в эти минуты их пытают, насилуют и истязают. Если их не пытают, значит они сидят в ШИЗО. В российских тюрьмах дело знаете как обстоит? Убийцы, воры и рецидивисты помогают ломать безвинно осужденных, чтобы те подписали явки с повинной. И они же выходят по УДО и на воле снова убивают и грабят.

- На воле трудно убедить: то, что вы рассказываете - правда и такое в самом деле происходит?

- Да дело не в этом. Кто сегодня заставит Кремль обратить внимание на чеченских заключенных? Кому они нужны?