В пятницу, третьего мая, 2-й Западный окружной военный суд в Москве отказался изменить меру пресечения режиссерке Жене Беркович и сценаристке Светлане Петрийчук. Им продлили арест сразу на полгода – до 22 октября 2024-го.
Режиссерку и сценаристку обвиняют в "оправдании терроризма" за пьесу "Финист ясный сокол", которую шесть лет назад на основе документальных материалов (протоколов суда) написала Петрийчук, а Беркович поставила спектакль. Он шел в театрах и участвовал в фестивалях несколько лет, получил премию "Золотая маска", но четвертого мая 2023 года – ровно год назад – к режиссерке и сценаристке пришли с обысками и заключили их под стражу. По мнению следствия, в спектакле, рассказывающем о женщинах, которые вышли замуж за боевиков ИГИЛ и уехали в Сирию, есть "признаки оправдания и пропаганды террористической деятельности".
На следующей неделе военный суд начнет рассматривать дело Жени Беркович и Светланы Петрийчук по существу. По части 2 статьи 205.2 УК РФ им грозит до семи лет лишения свободы.
В суде, который вновь отказался выпустить их обеих из-под стражи, они говорили об обвинениях и здоровье близких (Беркович – мать двух приемных дочерей-подростков с инвалидностью, которые после ее ареста в тяжелом психологическом состоянии; пока Женя сидит в СИЗО, умерла одна из ее бабушек). В этом материале мы с небольшими сокращениями приводим их речи, произнесенные в суде накануне годовщины ареста.
"У меня заболеваний, слава богу, нет. А у моих детей есть". Женя Беркович
"Действительно, мы год в тюрьме. Действительно, когда прокурор говорит, например, о том, что нет сведений о каких-то серьезных заболеваниях, которые препятствуют моему нахождению в СИЗО, – у меня действительно никаких заболеваний, слава богу, нет. А у моих детей есть.
Я не знаю, у кого из присутствующих и принимающих по нам решения есть дети. Но те, у кого они есть, я думаю, что знают, что болезни наших детей – это наши болезни, наше здоровье – это их здоровье. Честно говоря, конечно, мне очень хотелось бы уже перестать говорить [в суде] о девочках, рассказывать о тяжелых вещах, о личных вещах. Но дело не в том, хорошая или плохая. Дело не в том, как я характеризуюсь (как я сейчас услышала, "посредственно", если я правильно услышала, меня характеризуют участковые). Участковые характеризуют посредственно, а "Золотая маска" и огромное количество других фестивалей, премий, театров от МХАТа до... не буду перечислять, характеризуют хорошо. Но это не имеет, мне кажется, сейчас принципиального значения. Принципиальное значение имеет состояние – психологическое, физическое – моих детей.
Я понимаю, что любому ребенку будет плохо, если его маму посадят в тюрьму. Я понимаю, что "состояние психологическое" звучит как-то – ну, подумаешь, погода испортилась, у всех ухудшилось психологическое состояние. Нет. В данном случае мы говорим о детях, о людях с инвалидностью подтвержденной, документированной. У вас есть все эти документы, ваша честь, перед вами. И это не ситуация, когда прокурор говорит, что "есть основания полагать, что" – и на этом высказывание заканчивается. У нас не просто есть основания полагать, что в любой момент мое пребывание в СИЗО для кого-то из девочек может закончиться катастрофой. Эти основания подтверждены экспертизой, в том числе допросом специалиста. Это документы настолько серьезные, что их не проигнорировал даже наш следователь, господин Полищук. То есть они есть не просто в материалах дела, они вошли в обвинительное заключение. Нельзя сказать, что я была приятно удивлена, ничего приятного тут нет. Но это важно.
Это значит, что это значимо, это непоправимо. И когда мы говорим о том, что состояние девочек ухудшается, мы говорим о том, что возможны суицидальные настроения и намерения, серьезные физические ухудшения. У младшей дочки была диагностирована астма после ареста. Эти документы тоже все существуют.
Это очень опасно. Я говорю сейчас спокойно только потому, что долго тренировалась говорить об этом спокойно. Но я прошу вас, пожалуйста. Я понимаю, что военный суд. Я понимаю, что это тяжкое преступление. Я понимаю, что особенно сегодня, в XXI веке, в России слово "терроризм" вызывает желание отключиться часто от человека. Но если суд сочтет возможным избрать мне меру пресечения в виде домашнего ареста с максимальными ограничениями – я не буду протестовать. Хотя я не считаю себя виновной и не считаю, что существуют какие-либо основания для какой-либо меры пресечения. Но для меня сейчас приоритетно не то, что я режиссер, не то, что я лауреат или не лауреат. Не то, тяжело мне или не тяжело находиться в СИЗО. У меня, в общем, нет претензий к СИЗО по условиям содержания: ничего хорошего здесь нет, но я взрослый человек, я могу пережить и не такое. Я прошу вас, пожалуйста, примите во внимание обстоятельства, касающиеся невинных людей. Людей больных, людей с инвалидностью. Людей, переживших тяжелейший травматический опыт – и это тоже все подтверждено, включая физическое насилие, включая перемещения многократные из одной семьи в другую, из одного учреждения в другое.
Они просто ни в чем не виноваты, они ни в чем не обвиняются, а страдают они гораздо тяжелее. Год – это может быть не так много для взрослого человека. Но – это тоже есть в экспертизе, которую мы сегодня оглашали частично, – их реальный социальный, психологический возраст – шесть-семь лет. В какие-то моменты – четыре-пять лет. Для них год – это огромная часть жизни. Они умницы, они продержались там, как я и не думала, что они смогут продержаться. Но за это всегда, за вот это вот "держание" для больного ребенка, травмированного ребенка – за этим всегда будет расплата, которую они не заслужили. В какой момент они сорвутся и в чем этот срыв будет выражаться? Мы несколько срывов уже пережили. Мы не знаем.
Я никуда не собираюсь скрываться и не могу. Я прошу отказать прокурору в ходатайстве и избрать любую меру пресечения, не связанную с нахождением под стражей".
"Я в своей жизни правил дорожного движения не нарушала". Светлана Петрийчук
Цитируется по онлайн-трансляции заседания изданием "Медиазона":
"Я скажу очень просто. Вот завтра будет год, как мы арестованы, завтра будет год, как я нахожусь в СИЗО. Каждые два месяца мы слышали на продлениях [меры пресечения], что основания не отпали. И конечно, мне каждый раз хочется спросить: а где эти основания, ну правда? В материалах дела или каким-то другим образом я дала понять, что я могу скрыться, могу как-то воспрепятствовать правосудию?
Ваша честь, я в своей жизни ни разу правил дорожного движения не нарушала, ни разу не была привлечена ни к какой ответственности, поэтому я не понимаю, почему прокурору "понятно", что я могу скрыться.
Разумеется, я не буду никуда скрываться, разумеется, я никак не могу "продолжить заниматься преступной деятельностью" – это цитата из всех ходатайств следствия по поводу продления. Потому что пьеса, о которой мы говорим, написана шесть лет назад. Это пьеса, за которую я получала "Золотую маску", а потом за нее же попала в СИЗО.
Я не могу переписать ее заново, ваша честь, я не могу поставить спектакль, который с 2021 года уже не идет. Мы не можем больше сделать вообще ничего. И, ваша честь, я не могу и никогда не собиралась препятствовать правосудию. Я правда считаю, что ничто не должно мешать мне приезжать в дальнейшем на суд из дома".
